Выйти живым из этой драки я даже не надеялся. А это, как верно подметил мой случайный собеседник с вокзала, тоже выход из безвыходной ситуации.

Глава 23

1

Помню бой. Кругом крики, стрельба, ржание лошадей, лязг железа. Дикая боль под левой лопаткой и темнота перед глазами. Даже мысль промелькнула: ну, слава Богу, наконец-то… Щас.

— … Похоже, вы решили немного схитрить? Не выйдет, Георгий.

— А вы, когда поняли, что проигрываете спор, решили поменять правила.

— Моя игра — мои правила.

— Нет, дружище, так не пойдёт. Правила либо есть, и они неизменны от старта до финиша, либо их нет вовсе.

— Может, я бы с вами и согласился, но не в этот раз. Арбитра-то в этой игре нет. Я здесь буду решать, кто и куда пойдёт и чем будет заниматься. Ясно?

— Арбитр есть всегда, приятель…

— Ой, да бросьте вы…

— Дослушайте до конца, а потом уже будете умничать. Повторяю: арбитр, причём самый неподкупный из всех возможных, есть всегда. И вам придётся с этим смириться, хотите вы того, или нет… Кстати, а куда вы тогда, на вокзале, дели трость с набалдашником в виде головы пуделя?

— Какая вам разница? — огрызнулся невидимый собеседник. Кругом и правда стояла непроглядная тьма, ни зги не видать, слышится один лишь голос. — Запомните раз и навсегда, Георгий: я не отпускаю тех, кто по собственной воле согласился стать фигурой в моей игре. И я не позволяю им эту игру портить.

— Тогда это уже не игра, а какой-то сквош — перекидывание мячика самому себе, — издевательски заметил я. — Даже Мазепа, и тот со мной согласен. Если это игра, где действуют люди со свободой воли, то извольте эту свободу не ограничивать до картонной фигурки, иначе я не понимаю, какой вообще в том интерес.

— А вы хитрее, чем я думал, — голос собеседника сделался ироничным. — Но не обольщайтесь. В этот раз я точно вас с игрового поля не выпущу.

— А когда выпустите?

— Когда вы сделаете то, чего я от вас добиваюсь.

— Боюсь, я вас разочарую.

— Тогда вы проиграете. Знаете, что бывает с теми, кто мне проигрывает?

— Пешка проиграть не может, проигрывает только шахматист. Давайте определимся: я фигура или игрок?

— Чтоб вас… Набрались у Мазепы иезуитской казуистики, к словам цепляетесь хуже любого воспитанника коллегиума. Хорошо: вы — игрок. Но игра закончится тогда, когда я этого захочу, и не ранее. Это вам, надеюсь, понятно?

— Не вам решать, когда и как завершится эта партия, — спокойно, даже как-то отрешённо ответил я. — И не мне.

— Да пропадите вы пропадом со своими умствованиями. Связался, на свою голову… Можете зарубить себе на носу: так легко вы не уйдёте, я уж постараюсь…

…Это, простите, что сейчас было?

Не ждал я, что мой вокзальный собеседник так внезапно напомнит о себе. Видимо, я хорошо игру испортил, если он счёл нужным влезть самолично. Решать он будет, когда всё закончится… Ну, ну.

Я с огромнейшим трудом чуточку приоткрыл веки. По глазам резанул ярчайший свет, заставивший зажмуриться снова.

— Ваше величество, он приходит в себя, — услышал я незнакомый голос, говоривший по-немецки.

Свет померк, словно его чем-то загородили. Я едва слышно застонал: было и впрямь больно, притом болело и под лопаткой, и в грудине. Видимо, мы с Иваном Степанычем отхватили инфаркт миокарда прямо посреди сражения.

— Ступайте, — надо мной раздался голос, мгновенно узнанный Мазепой: Пётр Алексеевич. — Если понадобятся ваши услуги, я немедля велю вас вызвать.

Видимо, и лекарь, и Пётр знали, что делать, когда у человека «разрыв сердца»: во всяком случае, я не лежал, а почти сидел, подпёртый под спину кучей подушек. А свет, резавший глаза, исходил от банального канделябра на три свечи. И, да, я был не в палатке, а в своей комнате — в полтавской крепости.

— Государь, — мне казалось, что я говорю громко и чётко, но Пётр, видимой как тень на фоне яркого света, склонился ко мне поближе. Наверное, у меня с голосом что-то не так.

— Слава Богу, живой, — с явственной усмешкой проговорил царь. — Обрадую тебя, гетман: швед разбит наголову, и не последняя доля в той виктории за тобою. Спасибо, что гарнизон полтавский в атаку повёл. Спасибо, что братца моего разлюбезного Каролуса в плен взял. За всё спасибо… Токмо кого за то я благодарить повинен?

Это он сказал мне чуть не в самое ухо. И надо сказать, это меня и напугало.

— Гарнизон полтавский, кого же ещё, — ответил я, сделав вид, будто не понял смысла его вопроса. — Их благодари, государь…за верность и службу…Отечеству.

— И отблагодарю, — ответил Пётр. Наконец мои глаза привыкли к свету, и я разглядел его лицо — дико уставшее, осунувшееся, с плохо стёртыми следами пороховой копоти. — И денежно, и чинами награжу, как водится. Павших попы отпоют как полагается, а я за здравие иных персон молитвы возносить стану. Токмо в молитвах сих имя болящего поминать потребно, а как тебя помянёшь, коли я не знаю, кто передо мною?

— О чём ты, государь мой?

— Где Мазепа?

— Здесь он, государь, — я понял, что он не отвяжется и не станет мне верить, пока не откроюсь. — Всё слышит и видит, но сказать или поделать ничего не может… Я не велю…

— А ты кто таков?

— Коли молиться за меня станешь, поминай раба Божьего Георгия, государь…

— Кто же ты, раб Божий Георгий?

— Тот, которому не всё равно…

Похоже, мой ответ его удовлетворил, в какой-то степени даже успокоил.

— Не стану расспросами мучить, Георгий, — сказал он. — За тебя твои дела всё сказали. Едва не помер ты, лекари, почитай, с того света вернули. Отдохни, наберись сил. Ещё две недели я здесь пробуду, далее видно станет, как поступим. Коли надобен буду — зови, приду по первому твоему слову.

Сколько времени прошло с того момента, когда я отключился? Явно немного: Пётр имел такой вид, будто всего пару часов как из боя вышел. Значит, две недели… Для выздоровления после инфаркта маловато, особенно семидесятилетнему дедушке, но хоть поговорить с ним