Шрифт:
Закладка:
Впервые я стремилась как можно скорее вернуться в Лос-Анджелес – мне не терпелось заняться монтажом отснятого материала. Мой старинный друг Марк Розенталь сумел пристроить меня в студию в Голливуде с профессиональными монтажерами. Raleigh Studios[86] были, конечно, небо и земля по сравнению с самопальными студиями, в которых мы работали в Ленинграде. В монтажной я чувствовала себя все более и более уверенно, и, когда, наконец, все четыре видео для Red Wave были готовы, я с трудом удержалась от того, чтобы выскочить на проходившее неподалеку Тихоокеанское шоссе[87] и начать с гордостью размахивать коробками с пленкой над головой, чтобы видеть их мог весь мир. Мне они казались ничуть не хуже того, что в то время постоянно крутилось по MTV.
Оставалась последняя и важнейшая задача – вывезти из страны саму музыку. Собранные у музыкантов и их звукорежиссеров пленки, тексты песен и фотографии накапливались в чемодане у меня в гостиничном номере. В чемодане был солидный металлический замок, который должен был уберечь его содержимое от чужих любопытных глаз. До этого я уже вывозила пленки с записью музыки Бориса, фотографии и видеозаписи, но на сей раз объем во много раз превосходил все, что мне нужно было прятать раньше. Я начала серьезно психовать, настолько, что, ложась в постель, всякий раз вместо сна упиралась в непреодолимую стену страха. Не в состоянии сомкнуть глаза, я смотрела в беззвездное небо за окном и пыталась уговорами вывести себя из паники. «Думай обо всех своих собственных концертах, которые ты бросила ради этого», – говорила я себе. «Думай о той музыке, которую ты уже успешно вывезла раньше. Думай о группах. Думай о Юрии». Существующая в этой стране репрессивная система не дает этим божественно талантливым парням показать себя миру, но я полна решимости. Будь что будет – ад, потоп или арктический холод – но я вывезу эту музыку и дам всему миру услышать пульсирующие в ней страсть и чувства. Кровь у русских и американцев, быть может, и разная, но сердца у нас всех одинаковые.
Некоторые пленки удалось переправить через дипломатов, но этого было явно недостаточно. Сидя у себя в номере и оглядывая ворох вещей, я лихорадочно соображала. Ага, в высоких меховых ботинках Sorel есть съемные стельки, под которые можно спрятать сложенные вдвое или вчетверо листочки с напечатанными текстами песен. Пленки я попыталась засунуть в большой задний карман теплого пальто, а поверх я планировала повесить рюкзак, чтобы полностью скрыть все выпирающие места. Фотографии пошли во внутренний карман чемодана. Последнее, что я увидела, прежде чем застегнуть молнию, был смотрящий прямо на меня проникновенный взгляд Бориса.
Да, дистанция пройдена изрядная – от единственной кассеты Бориса, которую я увезла в кармане полутора годами ранее, до изощренно таинственной системы по транспортировке музыки четырех групп. Поначалу я была настолько очарована музыкой, что даже и не думала о том, что произойдет, если меня поймают. Но теперь, когда об извращенной советской системе мне известно куда больше, игнорировать возможные последствия куда труднее.
Внутри меня, однако, была неодолимая решимость. Она росла с вздымающимся звуком каждой услышанной новой песни, она помогала мне побороть все рациональные опасения и выбросить к чертям всю осторожность. Все должно получиться, убеждала я себя. Просто потому, что должно.
К автобусу в аэропорт я подошла в невероятном возбуждении, как спортсмен, выходящий на олимпийский старт с огромным всплеском адреналина. Я чувствовала, что совершаю нечто героическое, что окажется способным изменить у двух враждебных стран восприятие друг друга и позволит двум полушариям стать добрыми соседями и друзьями-соратниками в культурной революции. И все же, чем ближе мы подъезжали к аэропорту, тем больше я ощущала неумолимо растущий в глубине живота страх, зияющую черную дыру, безжалостно засасывающую в себя весь мой оптимизм. Я отчаянно пыталась бороться с этим страхом: изо всех сил втягивала в себя воздух, прокручивала в голове песни, но когда автобус наконец подкатил к длинному бетонному зданию аэропорта, нервы мои были на пределе. Я не помню, как встала и вошла в здание, и, если кто-то мне что-то говорил, я их не слышала: в ушах у меня стоял непрерывный нервный звон.
Очнулась я уже в очереди на таможенный контроль. Меня буквально физически трясло от тяжести того, что мне предстояло сделать. Боялась я не за себя; я понимала, что в случае неудачи подведу огромное количество людей, сделавших все, что было в их силах, чтобы найти в своих сердцах место для меня. Очередь двигалась быстро, и внезапно я оказалась перед высоким, бледным таможенником, перерывающим вещи у меня в чемодане и просматривающим мои документы. На мгновение мы встретились глазами, и мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног.
– Проходите, – наконец произнес он, переключаясь уже на следующего пассажира.
Я была на седьмом небе. Ничто больше не могло мне помешать. Звон в ушах перерос в слившуюся воедино гармонию голосов «Кино» и «Аквариума». Я торопилась пронести эти голоса и голоса других групп с собой в самолет, а оттуда на радиоволны, которые в свою очередь перенесут их в аккуратные, безликие, стандартные дома по всем Соединенным Штатам Америки. На мгновение, почувствовав, что самолет взмывает в небо, я ощутила себя Тором – богом грома и бури, что был готов оросить землю дождем.
Глава 17
Музыка с миссией
От бога грома я перешла в студийные курьеры. Все мои последовавшие за возвращением в Лос-Анджелес дни проходили в бесконечной суете, связанной с подготовкой Red Wave к релизу. Я вникала во все мельчайшие детали: встречалась с людьми из Big Time и их арт-отдела – изо всех сил я хотела добиться того, чтобы внешний вид, звучание и общее ощущение от альбома было таким, каким я его себе представляла. Каждая пленка проходила ремастеринг в студии компании A&M Records на Ла Бреа Авеню в Голливуде. В этом здании я просиживала часами, прослушивая каждый трек тысячи раз среди кирпичных стен и груд пустых чашек из-под кофе. Я пребывала в невероятном возбуждении и,
