Шрифт:
Закладка:
Нюка думала об этом, но не печалилась. Потому что всё соответствовало ходу жизни, жизненному ладу.
Этот самый лад чувствовала Нюка с самого-самого раннего детства. И хотя была она в семье средняя дочь, а слушались её все братья и сёстры, даже старшие. Шестеро их было, детей.
Назвали-то её родители Анютой, Нюркой, но сама она, не справляясь с буквой «р», упорно называлась «Нюка». Так и осталось за ней, мягко – Нюка.
Нюкина способность заложена была во всём её ощущении себя самой и жизни. Её лад разливался вокруг. И любое нарушение его тормошило душу, требуя исправления. Она ещё девочкой чувствовала, когда корова занедужит. «Не ладно», – упрямо твердила она, стоя у хлева. Трогала ладошкой широкий, кудрявящийся коровий потный лоб – «не ладно…»
И кур, и любую животину чуяла. Потому и пошла в ветеринары. Отучилась в техникуме районном, в совхоз свой вернулась, к своим.
Нюка ещё постояла так, глядя в конец сада, туда, где за жердяным забором укатывался вниз косогор, поросший золотыми берёзами. Дальше серебрились ивы, те, что вдоль речки, а там, за ними, в прозрачном холодном воздухе синели заречные леса, коричневые квадраты сжатых полей, жёлтые сенокосы, крыши деревень… Далеко видно.
Пора было начинать день. Пора было завершать нынешний круг лета, успокаивать землю, освобождая её от последнего, несобранного ещё: репа, морковь. Картошку уже уложили в погреб. Да навоз вкопать в огород…
Нюка ощущала усталость земли и покой её, освобождённой, чувствовала в пустых, развалившихся грядах. «Как лошадь разнуздали», – думалось ей.
Оглядев огород, Нюка обернулась на дом. И что-то толкнуло её внутри, толкнуло в тревогу, в разлад. Она снова отвернулась и опять ушла вниманием туда, далеко за деревню. Там было хорошо, и хорошо было ей стоять так, перебирая взглядом знакомые дали: один край, а за ним другой, и там ещё…
«Вон, над Падиковым, просвет прямо в небе, солнце у них… Как раскрасило-то осенью всё. Клёны какие… А дубы ещё держатся, зелёные. Вот хорошо я Кольку-то Матеева отговорила клён пилить. Всё ж таки красивое дерево, по осени. Ну и что, что провода рядом, оно ничего, пару веток уберём – и пущай растёт. Вот могилу-то… всё никак не дойду, не уберу. Стыдно. Ну, соберусь, соберусь».
Вздохнув, Нюка повернулась и двинулась к дому. Всё же что-то неладно было в сердце. И тяжесть эта шла от дома. Но думать об этом Нюке совсем не хотелось. Знала, что подумай она об этом ещё дальше – и поймёт. Потому и прогнала ту мысль.
День длился, светлел, раскатываясь к середине своей в ясную сентябрьскую прозрачность. В бережном уже, тихом солнечном тепле зазвучала, оживилась деревня, забрякало ведро на колодце, весело и зло завизжала бензопила, то совсем уж взвиваясь, то ненадолго утихая в неясное урчание.
«Дрова запасают», – подумала Нюка. И тут вспомнила: «Надо ж к Кольке, к Матееву зайти, звал он что-то… Видно, посоветоваться. Схожу».
С Нюкой пересеклась я на улице, когда возвращалась она от Колиной избы.
– Уезжаешь? – она кивнула на мою машину, уже выгнанную за ворота.
– Да, тёть Нюк, собралась уже. Пора.
– Ну да. Ну да…
Она остановилась, не глядя на меня, а внимательно выбирая с края кофты прицепившийся репейник.
– Не жалко уезжать-то?
– Да жалко. Но пора, дела у меня в городе. Осень уже… Пора.
– Ну да… Зимой-то приедешь?
– Да даст Бог, приеду. А вы у Коли, что ли, были?
– У него. А… затык у него там случился, по одному делу. Вот… Ладно, пойду. В гору ещё, домой-то.
Я носила вещи из дома к машине, допаковывалась. А в голове всё крутилось: «Чего там такое у Коли, что за проблема? Раз Нюку позвал, значит, правда, серьёзный вопрос».
Нюка была у деревенских советчиком. Давно уже закрепилась за ней эта роль. Совет можно у любого спросить, да только Нюкин совет выходил нехлопотным. Она, неспешно живя, так и жизнь видела – несуетливо. И то, что другие решали, борясь, сопротивляясь обстоятельствам, обламываясь и обламывая жизнь, Нюка разрешала, как бы ничего не предпринимая. Она, словно вода, находила самое простое место для протекания жизни, такое, что и делать-то много не надо. И такое вот Нюкино решение восстанавливало порядок. Народ это ценил.
Взять хоть историю со снегирёвскими парнями. Я ещё ребёнком была, когда Нюкины две дочки подрастали. Девушки они были весёлые и собой недурны. А тогда как раз завелись у парней мотоциклы. Не то чтобы у всех, но у тех, кто покруче, появились, особенно «Ява» был в почёте. Вот и начали чужие парни по деревням разъезжать, девчонок кадрить. Снегири-то – посёлок большой, он у станции за три километра, деревенские этих парней раньше в глаза не видели. А тут началось: рёв мотоциклетный по вечерам, туда-сюда ездят, девчонок деревенских мутят.
Бабы прямо взъелись. Давай их гонять, только что не палками. А толку чуть. Матери орут, а девчонка – скок на багажник, вильнёт мотоцикл, парень как даст по газам, одна пыль по дороге. Ищи их потом… Беда.
Только Нюка молчала. Даже к калитке не выходила, будто всё равно ей. А девкам ведь и самим далеко уезжать боязно, они бы с радостью тут остались, кабы не материнские скандалы. Так и начала вся деревенская молодёжь против Нюкиного дома собираться, на лужайке. Не гонят, и ладно! И снегирёвские там, и свои, мотоциклы всю траву поумяли, вечером гул моторный, магнитофон у кого-то под мышкой орёт, смех…
«Ну и чего ты устроила танцплощадку перед домом?! Вот тебе-то зачем?» – ворчали бабы. Нюка отмахивалась: «Да шут с ними, пущай…»
Понемногу стала она к молодёжи за калитку выходить. То с одним поговорит, то с другим, кого-то на чай позовёт.
Так и вышло, что раньше прочих она своих дочек просватала. И парни такие порядочные оказались, хорошие парни. В семью влились, в помощь. Один уж, отслуживший, на заводе работал, второго, правда, в армию вскоре после свадьбы забрали, он в Афганистан попал десантником. Но ничего, выжил, вернулся. И тёщу свою оба по сей день очень уважают.
«Хитра ты, Нюка, – вздыхали бабы, – тихо-тихо, а вон как лихо!» Надо сказать, и их дочери благодаря Нюкиной «танцплощадке» от домов не отбились, замуж вышли порядочно.
Таких историй у деревенских на памяти много было.
Когда газ в деревню тянули – вот уж
