– А я вот слышал, что серьезные люди к тебе претензии имеют, – задумчиво обронил Алексеев, – вроде как ты с ворами не совсем по понятиям поступил… Обижены они на тебя.

– С обиженными на зоне поступают просто, – расплылся в улыбке Зотов, – знаете, наверное? И вообще, что вы меня пугаете, начальник? Вы свое дело делаете, я – свое. Сегодня ваша взяла – радуйтесь…

– Хотелось поближе посмотреть на человека, убившего моих друзей, – сказал я. – Думал, в тебе должно быть что-то такое… Нет, обычная мразь…

– Вы мне чужого не вешайте, – запротестовал Зотов, – я на мокрухи не иду. Даже и не надейтесь пришить это мне. Я знаю, что у вас такое желание имеется… По личным мотивам, – и он весело подмигнул мне.

– Но капитана Яковлеву все же ты убил, – вместо меня ответила Беликова, – пусть и не собственноручно, но… На тебе ее кровь.

– Вот только не надо… – начал было Зотов и осекся, ошеломленно уставившись на Беликову. – Что-что? Капитана? Так она все же мент?!

– Ах вот оно что, – протянула «Фаина», пристально глядя на смутившегося Зотова, – так ты так и не был уверен в этом до конца… А Северу просто лапшу на уши вешал… Ну ты и сучонок!..

– Ничего не знаю, – отвернулся к окну Зотов, – что мое – отвечу, а все остальное – доказывайте.

– Правильный выбор она сделала, – убежденно сказала Беликова, – это я тебе как женщина говорю. Север ваш хоть личность, а ты… Женщины ведь мужское нутро интуицией видят… Не досталась она тебе. Не ты ее победил, а она тебя.

– Долго эта баба надо мной изгаляться будет?! – покраснел от злости Руслан. – Уберите ее, а то я жаловаться буду… И вообще я устал. Требую, чтобы меня в камеру отвели.

– Отведут, – кивнула «Фаина», – только напоследок открою тебе одну тайну. Совершу должностное преступление… Хочешь?

– Что еще за тайна? – настороженно покосился на нее Зотов.

– А ведь был у тебя шанс, – сказала Беликова, – был… Косталевский до сих пор ломает голову, почему Таня не давала конкретной информации по Северу. Всех подсадила, в святая святых влезла, а по Северу ничего существенного. Не было ничего серьезного? Не доверял он ей? Пусть ломает голову. Мы-то с тобой правду знаем… Если бы он ее не… Да еще и признался в этом потом, не стал юлить. Не сделай он этого – не было бы на него ничего в РУОПе. Не сдала она его… Вот так.

Криво улыбаясь, Зотов молчал.

– Но удивляет меня не это, – сказала «Фаина», – меня интересует другое… Почему, давая подробнейшую информацию о твоей бригаде, она все время выводила из-под удара… тебя? Нет ничего о тебе в ее донесениях. Ничего существенного, словно и не было тебя на этих грабежах. Судить тебя, как ты понял, будут на основаниях… Впрочем, об этом я умолчу. Там доказательств хватит. А вот почему она про тебя молчала… Как ты думаешь?

Глядя на посеревшее лицо Зотова, я удивился невольно возникшему во мне чувству жалости. Странно: этот человек убил моих друзей, исковеркал мою жизнь, а я его… жалею? Наверное, было в его лице в этот момент что-то такое… Что не описать словами. Я бы дорого отдал за то, чтобы узнать, о чем он думал в этот момент…

А Зотов в этот момент ни о чем конкретно не думал. Мысли роились в его голове, путаясь и наслаиваясь одна на другую.

Он думал о том, что вот теперь ему точно конец. Не тогда, когда он отказался выполнить распоряжение Лузы. Не тогда, когда он в безумной ярости вкладывал пистолет в руку Севера. Не тогда, когда узнал, что Федор Назаров действительно жив и дает обличающие его показания. И даже не тогда, когда к нему в камеру стали доходить слухи о готовящейся расправе над ним воров. А именно сейчас, когда он узнал правду.

Еще он думал о Тане. Он запрещал себе думать о ней с того самого мига, когда первая пуля ударила в ее тело, отбрасывая к стене, и он увидел немыслимую в этой ситуации благодарную ее улыбку, обращенную к нему. Она словно благодарила за что-то, очень важное для нее… А вот теперь вспомнилось…

27 июля 2003 г. С.-Петербург

Я сидел в садике, возле нашего отдела и курил, щурясь на солнце. Сегодня был хороший день: я придумал себе новую мечту об отдыхе. Если бы у меня каким-то чудом появилось много свободного времени, я бы отправился искать клады. Нет, клад Фаберже я бы искать не стал – слишком мрачные воспоминания связаны для меня теперь с ним. А вот знаменитый Панафидинский клад, исчезнувший примерно в то же время… Как, вы не слышали о нем? Сейчас я вам расскажу эту удивительную историю…

– Дастин! – послышался от дверей отдела голос Григорьева. – Где он, черти бы его погрызли?! Опять на солнышке греется?! Дастин! Все собрались, местные опера уже ждут! Дастин, вы где?..

Я вздохнул и поднялся. Домечтаю потом. Что делать – работа… А историю о кладе Панафидина я расскажу вам в следующий раз – надеюсь, мы с вами еще увидимся…

Оставаясь людьми…

Часть 1

…Ты узнаешь беду воотчую…

Не проси у судьбы одиночества.

Пусть уж лучше висок прострелянный,

Чем седое спокойствие времени…

А. Вепрь[1]

Беликова закрыла томик стихов Цветаевой и осторожно спустила ноги с дивана на пол. Развалившиеся на ковре собаки сразу подняли головы и навострили уши.

– Да, именно так, – со вздохом пояснила им Екатерина Юрьевна, – по частям, с остановочками и передышками. А вы как думали? Это я лет десять назад единым махом соскакивала, а теперь главное – не развалиться… Впрочем, десять лет назад я уже не соскакивала… Но слезала с дивана довольно бодро. Ну, вам-то все равно: болею я или не болею. Вам хочется в туалет. Эгоисты!

Собаки внимательно слушали, глядя на нее умными, преданными глазами. Боярыня Морозова (Беликова подобрала ее во время жутких холодов зимы 2002 года) и Перестройка (прозванная так за прожорливость, хитрость и неистребимую привычку гадить по углам) были обычными дворняжками, подобранными Екатериной Юрьевной из жалости – покормить и обогреть денек-другой – и оставшимися жить вместе с ней. Где-то на улице еще пропадал вечно ободранный в боях за