И улыбнулся.

Игнус из племени воронов

Йана Бориз

Он никогда не видел собственного отражения. Наверное, в те времена ещё не изобрели зеркал, не полировали их, не дышали, наводя морок из жемчужного пара на серебряный обман. А до водной глади, призывно бликующей за крышами крайних домов селения, зовущей в неизвестность и обещающей свободу, он ни разу не доходил. Почему? Потому что тяжёлая цепь на ноге опасно бренчала, натягивалась, тянула назад.

– Маэстро, зачем мне эта цепь? – отважился спросить Игнус лет пять-шесть назад. Он точно не помнил, сколько ему в тот год исполнилось, но огромный нос уже горбатился на пол-лица, а нестриженая макушка доставала учителю до груди.

– Она убережет тебя, – маэстро погладил по затылку холодными жёсткими пальцами, пахнущими кислотой и птичьим помётом, – видишь, вороны кружат над деревней? Они – прорицатели и провидцы – ждут удобного момента, чтобы подхватить тебя и унести в свою стаю. А цепь удерживает моего мальчика.

– Маэстро, зачем воронам меня красть?

– Потому что ты один из них, такой же провидец. Но твой дар рукотворный. Я много лет потратил, чтобы изобрести эликсир, которым тебя потчевал с пелёнок. Скоро не ты один, скоро все люди смогут предвидеть будущее, и на земле станет больше справедливости и… меньше глупых ошибок.

– Маэстро, если все люди смогут предвидеть будущее, то что же станет со мной? – Игнус испугался. Он ничего не умел делать, кроме как нюхать огромным носом разные предметы и отвечать на продуманные, точные вопросы: выживет ли хозяин этого ножа, стоит ли выходить замуж за того, кто носит этот ремень, идти ли в дорогу с тем, у кого на ногах эти башмаки.

– Ты, мой мальчик, всегда будешь на голову выше остальных. Чтобы достичь твоих высот, детей надлежит готовить с младенчества, – учитель снял шляпу, вытер лоб, задумчиво сплёл седые локоны в косицу, – и это наступит когда-нибудь, мой мальчик, но нескоро… Нескоро.

Игнус хотел задать ещё один тревоживший вопрос: а доживёт ли до этого времени сам маэстро. Но не посмел. Он заглянул в усталые бледно-голубые, как будто выцветшие или выгоревшие от бесконечных экспериментов глаза, проглотил слова и ушёл. Скоро ужин, надо помечтать.

Сколько себя помнил, Игнус голодал. Еда доставалась маленькими порциями, всегда разная, и её приходилось искать. Перед обедом и ужином учитель заходил к нему, завязывал глаза плотной пованивавшей плесенью тряпицей, крутил, как непослушную юлу, на середине комнатки и ставил тарелку куда-нибудь в необычное, неожиданное для неё место. Под стол, на кровать, за окно. Часто еды и вовсе не предназначалось, только запах, съёжившийся под крышкой кастрюли, в которой пару минут назад булькали пара картофелин. Всё это служило во благо знаменитому Игнусовскому обонянию. Чем голоднее прорицатель, тем острее его нюх; чем острее нюх, тем зорче внутреннее око, тем дальше он заглядывал в судьбы просителей.

Жил он один, ни с кем не дружил. Комнатёнка в мансардном этаже, с покатым потолком и маленькими оконцами с двух сторон, не тянула на роскошные апартаменты, скорее – на воронье гнёздышко под крышей. Да он и сам был из рода воронов-прорицателей, по крайней мере, учитель утверждал, что нашёл маленького Игнуса именно в вороновом гнезде. Поэтому мальчику не досаждали их хриплые крики, шум веток под дождём, не пугало отсутствие карниза, обрыв в пустоту, как в полёт. Вороны часто захаживали в гости к своему выкормышу, стучали клювом по окну, требовательно заглядывали, проверяли, не обижают ли выкормыша в доме чудака-учёного. Чернокрылых маэстро уважал, верил, что они могут поделиться даром предвидения, угощал их, выкидывая через окно крохи со скудного стола. Но мальчику не дозволялось общаться с птицами напрямую, мало ли какие у них виды на своего. А кроме воронов за окном и учителя в жизнь маленького великого провидца никто не наведывался. Маэстро считал, что внешние эмоции могут губительно сказаться на редком, любовно выпестованном даре.

Игнус гордился своей избранностью, но скучал. Жаждущие предсказаний наведывались часто, но спрашивали все о чём-то суетном. Девушки – те только о свадьбах. Притаскивали платочек жениха или ремешок, да хоть шпору, и задавали один и тот же вопрос: будет ли брак долгим и богатым. Сначала они пробовали спрашивать про счастье, но Игнус не знал, что это такое. Веселье? Здоровые детки? Каждая ночь под одним одеялом? Поэтому остановились на долголетии и достатке. Перед посетительницами заходил маэстро и завязывал глаза, чтобы внешность вопрошающей не отвлекала от запаха. Умно. Поэтому Игнус не видел, хороша ли собой невеста, светятся ли ум и доброта в её глазах. Он не сопереживал, не домысливал, не дарил надежду: просто подсчитывал кур и года. Надоело.

Часто приходили те, у кого что-то украли. Эти наведывались по нескольку раз. Добудут вещичку у соседа и бегут к Игнусу, мол, не этот ли украл.

– Нет, не он, – прорицатель всегда отворачивал свой массивный нос от таких вещей, уж больно смрадный запах от них исходил. А может, не от вещей, а от тех, кто их приносил?

– А, спасибо, забегу на днях ещё разок, – запах разочарованно удалялся, чтобы через пару дней объявиться снова.

Один раз случилось настоящее происшествие: учителя посетил сам герцог. Он прискакал со свитой, звеня шпорами и сея вокруг дорогие ароматы. Конечно, Игнусу сразу завязали глаза. А жаль: так интересно было посмотреть на вельможу и его свиту.

– Скажи мне, Игнус из племени воронов, пойдёт ли на меня войной обладатель этого перстня? – голос герцога звучал хрипло, по-видимому, он волновался.

– Да, мой господин, пойдёт, но не в этом году… Нескоро.

– А, так нескоро! – гость обрадовался. – Тогда есть время подготовиться.

– Если позволит мой господин сказать… то времени не будет у вас. Я слышу запах скорой войны. Её развяжет один из тех, кто… кто приехал с вами, – Игнус не боялся, он говорил лишь то, что видел перед собой. А видел он сожжённые поля, трупы лошадей, старух, рыдающих над могилами у дороги. А из-за холма тянулся запах кельнской воды, которая вот-вот, совсем рядышком. Эта вода сидела на лошади, сейчас мирно жевавшей овёс под окном.

– Ты не шутишь? – герцог удивился.

В комнату вбежал учитель, обнял Игнуса, зашептал, спрашивая и уточняя. Потом он долго беседовал с герцогом, пил вино, а своему мальчику приносил то одну, то другую вещь, пока одна, наконец, не запахла скорой опасностью с нотками модной кельнской воды.

Герцог больше не приезжал, но его советник зачастил. Чаще всего вопросы касались войны и политики, подковёрных интриг или