Шрифт:
Закладка:
Неожиданно к Демиду в гости явились геологи: Матвей Вавилов, Аркашка Воробьев и совсем молодой парень, белобрысый и белолицый, как женщина, и такой же улыбчивый, Олег Двоеглазов.
Демид мастерил корчагу из ивовых прутьев для ловли щук в малтатских яминах. Сыновья Марии помогали ему: один подавал распаренные в печке прутья, другой, по примеру дяди, вплетал прутья в корчагу.
– Эге, тут рыбалкой пахнет! – начал Матвей, как только перенес ногу через порог. – Ну а мы вот пришли к тебе в гости.
Демид смутился и ногой отпихнул связки прутьев вместе с корчагой. Матвей крепко пожал ему руку – пальцы слиплись.
– Ну как? В силе?
– С твоей бы рукой молотобойцем быть. Вместо кувалды навинчивал бы по наковальне.
– Будь здоров! Знакомься: Олег Александрович Двоеглазов. Инженер, начальник партии.
Демид почувствовал, что Двоеглазов оценивающе взглянул на него, будто хотел убедиться, пригоден ли Демид для поисковой работы в тайге?…
Ворохнулось что-то тяжелое, сердитое в сердце Демида и, ворча, притихло.
Матвей что-то успел шепнуть Марии Филимоновне. Аркашка Воробьев, всегда тихий, такой же, каким его знал Демид, жался к двери. А ведь хороший геолог! Куда лучше Матвея. Скромняга! Так, наверное, и работает, как прежде, – за троих, и помалкивает.
– Я тебя давно не видел, Аркадий, – обнял Демид маленького Аркашку. – Ты ничуть не постарел, браток. Я-то думал, что ты теперь не иначе как начальник геологического управления.
– Будь здоров! Аркашка потянет, – откликнулся вездесущий Матвей. – Мы с ним, как Малтат с Амылом, неразлучны. Где мы только не бывали с Аркашкой! И в Туве, и в Казахстане, и на Урале, – а все тянуло в свою тайгу.
Демид пригласил гостей в комнату.
Как только переступили порог маленькой горенки, утопающей в сумерках угасающего дня, Матвей нарочно задержался у порога и, прищелкивая языком, сообщил Двоеглазову, что вот, мол, Олег Александрович, вы столько раз слышали разговоры про старину, про былых раскольников, которых сейчас в Белой Елани днем с огнем не сыщешь, – а вот и моленная тополевцев! Здесь происходили их радения и ночные бдения.
Демид не поддержал разглагольствования Матвея.
– А мне говорили, что у тебя усы, – проговорил Аркашка, прячась в тень возле простенка.
– Сбрил усы, Аркашка. Давай раздевайся. Что ты уселся в полушубке?
– Мне не жарко.
– Он ни зимой, ни летом с полушубком не расстается. Закон геолога, – ответил за него Матвей.
Мария подала закуску – огурцы, квашеную капусту, отварную щуку, а Матвей вытащил из своих объемистых карманов две поллитровки водки.
– Ну как, Демид? Принимаешь сватов?
Демид перемял плечами.
– Мы пришли тебя звать на самый трудный маршрут: Жулдетский хребет пощупать надо. Без знающего человека тут не обойтись. Будешь за проводника и разнорабочего. Заработком не обидим. Харчи казенные…
У Демида запершило в горле, и он едва сдержал слезы. «Надо начинать все сначала», – подумал он. И вслух твердо сказал:
– Раз надо, так надо.
– Это у меня самый тяжелый участок разведки, – дополнил Двоеглазов. – Нам вот обещают из Ленинграда геофизиков. Но пока мы должны сами разведывать весь хребет. Подготовим плацдарм для них. А вы, говорят, все эти места хорошо знаете?
– Слепым могу туда дойти. Работал там когда-то в окрестностях. Лес валил. Не раз пересекал хребет.
– Вот и отлично. Нам как раз такого человека и нужно. Ну а как здоровье?
– Не жалуюсь. На днях поднялся на Татар-гору по коршуновской стороне.
– По коршуновской?! – уставился Матвей. – Вот здорово! Это же, браток, для альпинистов! Ну тогда ты нам вполне подходишь. А я-то думал, ты совсем сдал! Вот даешь!.. Значит, сосватали?! Выпьем, братцы, за Демида! За сибиряка кремневой породы!
– И еще за удачную разведку Жулдетского хребта!
– И за Первое мая! Чего ждать? Два дня осталось!
– Правильно! Кто праздничку рад, тот накануне пьян.
Все выпили и стали закусывать хрусткими огурцами. Только Аркашка, отставив стакан, крякнул, шумно вздохнул и ни к чему не притронулся.
– Ты чего, Аркадий, сидишь, как красная девица? – подступилась к нему расторопная Мария. – Угощайся солониной-то, своя, домашняя, груздочки вот, огурцы…
– Живот у меня сегодня чегой-то купорит и купорит. Поел вчерась в чайной колбасы, и вот второй день все купорит и купорит…
– Эх, бедняга! Ну, это мы сейчас поправим. Раз купорит, надо раскупорить! – и налила ему еще полстакана водки.
Все дружно рассмеялись и выпили по второй. Полюшка заглянула было в горницу и тут же шмыгнула обратно.
– За красивых девушек! – выпалил ей вслед Матвей, взъерошивая слипшиеся волосы. – Мы же с тобой, Демид, годки. И оба старые холостяки. Тебе вот теперь подвалило счастье: дочь как-никак! А может, и мне откуда с неба свалится пара сынов, чем черт не шутит! А я был бы рад! Ей-богу, рад!..
X
Вся Белая Елань стекалась на первомайский митинг. Дул легкий ветерок, плескались красные знамена.
Престарелый Андрей Пахомович Вавилов – и тот не усидел дома. Он шел в клуб, где молодежь устроила вечер самодеятельности. Дед этот был известен на всю деревню как глава рода Вавиловых. Он давно уже не помнил, сколько ему годов, а однажды, возвращаясь из леса с грибами, перед тем как перебрести речку, снял холщовые подштанники, перекинул через плечо да так и прошествовал по всей деревне, позабыв надеть их обратно.
Андрюшка встретил прадеда у трибуны.
– Ты куда, деда? – спросил он, весьма озадаченный появлением худущего старика с вислыми белыми усами, все еще бодрого на шаг.
Старик даже не взглянул на такую мелочь, как Андрюшка. Неестественно прямо держа шею на ссохшихся костлявых плечах, не разгибая ног в коленях, шел он вперед, глядя куда-то поверх таежного горизонта.
– Деда, а деда, ты куда?
Скособочив голову, старик пригляделся к Андрюшке:
– Ты чей, пострел?
– Я-то? Вавилов. Ты что, не узнаешь меня, деда?
– Ишь как хлестко режешь! Чей будешь, говорю?
– Дак Вавилов, дедка.
– Хо! Вавилов! Разве я знаю всех? У меня, пострел, одних сынов было девятеро, да дочерей семеро, да трех старух пережил, ядрена-зелена! А от них сколь народу пошло, соображаешь? Вот и спрашиваю: от чьего отводка этакий побег отделен? От Никиты аль Катерины?
– Я Степана Егоровича.
– Степанов? Ишь ты!
Андреян Пахомович помолчал минуту:
– Что Степан не зайдет ко мне? Возгордился?
– Да ведь он сейчас в Берлине…
– Ишь ты! В Берлине? Вот оно как обернулась война с Гитлером! Славно. В Берлине? Экая даль! В чужой державе, значит.
И невозмутимый прадед торжественно подался дальше.
Потом Андрюшка долго стоял на крутом берегу Малтата. Синь-тайга распахнулась от горизонта до горизонта. Снег местами еще не сошел, но уже заманчиво оголились сохатиные тропы. Скоро мать возьмет Андрюшку с собой в тайгу.
Подул легкий ветерок. К Андрюшке подбежала Нюрка Вихрова. У Нюрки – большие синие глаза и смуглая, обожженная солнцем кожа. Нос у ней немножко горбатый, как у деда Вихрова.
– Ой, кого я сейчас видела! Угадай!
– Чо мне угадывать. Сама скажешь.
– А вот не скажу!
– Ну и не говори. Важность.
– Самого Демида Боровикова! В кожаной тужурке и в хромовых сапогах. В клуб прошел с баяном. Играть будет. Вот! Пойдем послушаем, а?
– Плевать мне на твоего Демида-дезертира, – рассердился Андрюшка.
– И вовсе он не дезертир! В плену у Гитлера был, вот что. Говорят, у фашистов были такие лагеря, что всех пленных убивали или в печах сжигали. Отец рассказывал.
– Кого убивали, а Боровик вышел живой. Может, фашистам продался! Погоди еще, узнают, – угрожающе процедил Андрюшка и плюнул под яр.
Нюрка примолкла, не понимая, почему Андрюшка сегодня такой злой.
– Ой, звездочка упала! Чур моя, – хлопнула она в ладоши, наблюдая, как над тайгою огненным хвостиком мелькнула и угасла упавшая звездочка. Оба задрали головы вверх, раскрыв рты, похожие на едва оперившихся птенцов тайги.
В клубе заиграл баян. Нюрка встрепенулась, как ласточка,
