Шрифт:
Закладка:
Две другие камеры, бывшие, как сказано, больничными палатами, выходили окнами на тюремный двор. На первом этаже содержались мужчины, а на втором – женщины.
И так уж случилось, что 21 октября 1942 года в женской камере, на втором этаже тюремного корпуса, оказалась Ролли.
В этот день, как вы уже знаете, ей исполнилось шесть лет.
Ролли потом нарисует вам красочную картину ее «счастливой жизни» в тюрьме Румынского Военного Трибунала. Но вас не должна обманывать эта идиллия. Она далека от истины.
«Куртя-Марциалэ» действительно стал родным домом для шестилетнего ребенка, истосковавшегося по родительской ласке. Но многое из того, что здесь происходило, ребенок не мог знать, другого – не понимал. А мать и отец не считали нужным объяснять. Мы приведем здесь рассказы Ролли, так сказать, в их первозданном виде, вместе с «добрыми» прокурорами Трибунала и «очень добрыми» солдатами гарды.
«Добрые», с точки зрения Ролли, прокуроры каждый день выносили десятки смертных приговоров. А «очень добрые» солдаты отправляли осужденных на смерть в «Централ», загоняя их прикладами в кузов специального прибывавшего за ними грузовика.
А чего, собственно говоря, стесняться?
Ведь жить-то им, этом смертникам, и так оставалось всего-ничего!
Процедура погрузки смертников всегда вызывала особый интерес. Прилипнув к зарешеченным окнам камер, арестованные старались не упустить ни одной детали происходящего.
Еще бы! Ведь завтра настанет и их черед…
Что видела и что понимала во всем этом Ролли?
Трудно сказать…
Во всяком случае, теперь и она стала одной из арестанток транзитной тюрьмы Румынского Военного Трибунала.
Но как попала она сюда?
Как мог 6-летний ребенок попасть в «Куртя-Марциалэ»?
Ее привела сюда тетка Федоренко.
После страшного урагана, пронесшегося над Одессой в последних числах августа 1942-го, когда даже стены некоторых домов на Большом Фонтане обрушились, тетки, Арнаутова и Федоренко, переехали в город, где на улице Садиковской, в старом доме на третьем этаже у одной из них была небольшая квартира. Ролли они взяли с собой. А куда им было ее девать?
Но здесь жиденок сразу стал для них помехой.
В тесной квартирке, заваленной награбленным добром, они постоянно на него натыкались и в конце концов решили «вернуть жиденка его жидовским родителям». И ничего, что эти жидовские родители обретались в тюрьме Румынского Военного Трибунала.
Тетка Арнаутова каким-то образом выяснила, что дело родителей в «Куртя-Марциалэ» ведет прокурор Ионеску, и выпросила у него разрешение на «свидание бедного ребенка с матерью».
И вот 21 октября 1942-го, в день рождения Ролли, тетка Федоренко привела ее в «Куртя» якобы на свидание с Тасей.
Свидание проходило в помещении гарды – разговор получился «громкий».
Обосновывая свое решение оставить Ролли в тюрьме, тетка Федоренко последовательно и логично перечисляла все свои претензии к девочке, касательно непомерного аппетита, слез и вообще…
А Тася в ответ ей без всякой логики кричала: «Вы не можете этого сделать! Вы не можете оставить ребенка в тюрьме! Нет санкции на арест ребенка!»
Но тетка не желала ее слушать, не понимала ее «мудреную» речь и в конце концов, в буквальном смысле слова, плюнула на пол и, затянув свой теплый платок, выскочила из караулки.
Немые свидетели этой сцены солдаты гарды, плохо понимая происходящее, вначале как будто бы получали удовольствие от дармового зрелища, но, уразумев, что старуха, притащившая ребенка в тюрьму, ушла, а ребенок остался, были в шоке.
Но можно ли сравнить этот шок с ужасом, объявшим Тасю?
Она-то прекрасно понимала, что собой представляет Румынский Военный Трибунал. И несмотря на все обещания Надежды Федоровой, не могла не страшиться участи, которая ожидала ее и Изю. Теперь эту участь должна была разделить с ними Ролли.
А Ролли как раз была довольна своей «участью». И даже встреча с Тасей, с которой она еще со времени ссылки в Кокчетаве вела «беспощадную» войну, обрадовала ее. Теперь конец всем теткам – и Арнаутовой, и Федоренко. Теперь она будет жить здесь, в тюрьме, с папой, как раньше, как всегда, когда еще не было войны. А то, что это теперь будет происходить в тюрьме, ее мало тревожило.
И если уж правду сказать, ей все это было даже интересно: и эта душная караулка с кислым запахом какой-то еды, и эти солдаты, которые, лопоча по-своему, буквально выпучили на нее глаза, и эта лестница, по которой повел их с Тасей солдат, и даже эта длинная пустая и темная комната, в которую они в конце концов попали.
Ну что же, девочке еще предстоит узнать, что комната эта называется камера и, как всякую тюремную камеру, ее запирают на замок. Ей предстоит узнать, что камера не отапливается, и за холодными радиаторами живут голодные крысы, и с потолка постоянно льет дождь, и есть дают один раз в день, и арестантская «чорба», суп из свиных потрохов, так отдает дохлятиной, что есть его невозможно. Многое, очень многое ей предстоит узнать из того, что детям обычно знать не положено.
Трудно сказать, сколько дней и ночей провела Ролли взаперти в женской камере транзитной тюрьмы «Куртя-Марциалэ». Каких-то женщин привозили и увозили в «Централ», и они с Тасей снова оставались вдвоем в пустой и холодной камере, голодные, как крысы, жившие за радиаторами. Иногда Тасю вызывали на допрос, и тогда Ролли оставалась одна, и это было для нее особенно мучительно. Мучительно было и то, что она не могла видеться с папой – за все это время ей разрешили одно-единственное свидание, все в той же караулке.
Зима уже вступила в свои права, и, хотя снега не было, дожди усилились. Теперь они сопровождались ветрами, и их ледяные порывы проникали в камеру.
Ролли кашляла, и положение стало совсем уж невыносимым, но вдруг неожиданно все изменилось.
По какой-то неясной причине место сапожника в подсобке освободилось, и по рекомендации капитана Атанасиу на пост «чизмаря» назначили Изю.
Изя перебрался в подсобку и с превеликим усердием занялся ремонтом рваных солдатских боканч. Это может показаться смешным, но солдаты относились к нему с пиететом: назвали его «домнуле инженер» и, что самое главное, разрешали Ролли бывать в подсобке. Здесь и с питанием было лучше, и дождь не лил с потолка, не было крыс и… здесь был папа.
Ролли ожила. Она часами торчала в подсобке, болтала «по-румынски» с солдатами гарды – клиентами «чизмаря», и с прокурорами Трибунала – клиентами портного.
Удивительно, но это странное присутствие ребенка в тюремной камере, видимо, как-то смущало служителей румынской
