Шрифт:
Закладка:
– Значит, с одной стороны, – умышленное убийство слепого, а с другой стороны, жертва, сама замешанная в преступлениях.
– Ну, конечно, кем бы ни был Моррез, это не играет никакой роли. Ведь если убивают гангстера, мы судим его убийцу. Беда в том... Карин, я больше не знаю, что правильно и что нет... Я наконец получил из полицейской лаборатории заключение относительно ножей. Карин, я же должен добиться осуждения этих ребят! Я должен доказать, что они виновны в убийстве. Над этим я и работал. Из этого предположения я и исходил, доказательства этого я и подбирал. Но потом я поговорил с ними, понял их, узнал их самих, их родителей, весь механизм этих чертовых банд, и эти улицы, эти проклятые, длинные, темные улицы... Карин! Карин!
– Милый, не надо!
– И все это разом опрокинуло мои представления о добре и зле.
– Но ведь убийство – это же зло? – сказала Карин.
– Безусловно. Но кто совершил это убийство? Кто несет за него ответственность? Да, конечно, эти ребята убили. Но разве надо рассматривать только завершающее деяние? Слишком много обстоятельств привело к этому убийству. Если эти ребята виновны, то виноваты и их родители, и весь город, и полиция – где тут конец? Где я должен остановиться? – Он помолчал. – Карин, я ведь не борец за правду!
– О том, где тебе остановиться, Хэнк, говорит закон. Ты должен думать только о законе.
– Как юрист – да. Но ведь я еще и человек! Юрист во мне не может существовать отдельно от всего остального.
– Но и убийца в каждом из этих ребят неотделим от...
– Знаю. Но что заставило их убить? Вот о чем я говорю! Они убили, это правда, но разве это обязательно делает их убийцами?
– Ты начинаешь играть словами, Хэнк. Если они убили, значит они виновны в убийстве. И это все, о чем ты должен помнить.
– А сама ты веришь в это, Карин?
– Я стараюсь тебе помочь, Хэнк.
– Но ты веришь в то, о чем только что говорила?
– Нет, – тихо ответила она.
– Вот и я не верю. – Он немного помолчал. – А я ведь не крестоносец.
– Хэнк...
– Я не крестоносец, Карин. Я никогда им не был. Полагаю, что за это мы должны быть с тобой благодарны Гарлему. Наверное в глубине души я все-таки трус.
– Нет, Хэнк, ты человек очень смелый.
– Я боюсь, Карин. Я уже так давно боюсь и думаю, что все это наследие этих улиц. Страх, который всегда внутри, всегда готов взорваться внутри тебя, как бочонок с порохом, к которому медленно приближается тлеющий шнур. И вот ты ждешь, пока все это взорвется, ждешь, когда все это тебя уничтожит! Я... я...
– Перестань, Хэнк! Ну прошу тебя, не надо!
– Я проносил его с собой всю войну и всегда он, этот страх, сидел внутри меня и поджидал... поджидал... Но что же это за страх? Страх перед жизнью? Перед повседневной жизнью? Этот страх возник во мне, когда я был еще совсем ребенком и терзал меня до тех пор, пока единственной моей мечтой не стало горячее желание выбраться из Гарлема, уйти от места, которое породило этот страх. Но когда я выбрался оттуда, то оказалось слишком поздно, потому что страх этот уже стал моей неотъемлемой частью, как печень или сердце. А потом я встретился с тобой.
Она взяла его руку и прижала к своему лицу. Он почувствовал, что она плачет. Он покачал головой:
– И начинаешь... Начинаешь сомневаться, Карин. Встречаешься с этим подавляющим ужасом улиц и дюйм за дюймом этот страх снова начинает въедаться в тебя, пока не начнешь спрашивать себя, кто ты и что ты. Мужчина ли ты? А если мужчина, то почему ты отдал другому свою девушку, пока отсутствовал? Почему позволил умереть своему деду? Почему ты все время боишься? Да кто же ты такой, черт побери? Кто ты такой?
Неожиданно он очень быстро и неловко притянул ее к себе. В темноте она чувствовала, как дрожит его тело.
– А потом ты. Ты, Карин, ты, которая явилась для меня как свет, как тепло, как чудесное избавление. И тогда страх этот ненадолго меня оставил, до тех пор пока я не стал думать о том, что ты кого-то любила до меня и что ты уже кого-то знала перед тем как...
– Но ведь я же люблю тебя, Хэнк!
– Да, я знаю, но...
– Люблю тебя, люблю...
– ...И я думал о том, почему должен был быть кто-то другой, почему? Почему? И я боялся, что потеряю тебя так же, как потерял тебя он. Что же это со мной такое, Карин? Разве я не знаю, что ты меня любишь. Разве я не знал, что ты порвала с ним, потому что тебе нужен был я, именно я, но все это перемешалось с тем страхом внутри меня, пока... пока...
И тут он заплакал. Она слышала, как он плачет и вся ослабела от беспомощного страха. Ведь это плакал он, ее муж, и она не знала, как остановить его, остановить своего мужа, Ей казалось, что во всей вселенной не было более щемящих сердце звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она молча целовала его мокрое от слез лицо, целовала его руки, а он, справившись с душившими его слезами, сказал очень тихо:
– Но я не борец за правду, Карин. И я никогда им не был. Я знаю, как должен поступить, тем не менее в понедельник утром я Еойду в зал суда и буду обвинять их в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, потому что это легкий путь, потому что...
– Нет, не говори этого!
– Потому что я...
– Замолчи! – резко сказала она.
Они долго сидели молча. Облака совсем затянули небо, и скала, на которой они сидели, погрузилась в полную темноту.
– Вернемся? – спросила она.
– Мне бы хотелось еще посидеть тут, – тихо ответил он. – Если ты ничего не имеешь против.
– Но скоро вернется Дженни, – сказала Карин.
– Тогда ты иди, а я еще посижу.
– Хорошо. – Карин поднялась. Потом наклонилась и коснулась в темноте его щеки. – Я люблю тебя, милый. Люблю. И очень горжусь тобой. – Потом она повернулась и быстро скрылась за деревьями.
Он погасил сигарету и посмотрел на воду. «Как должен поступить юрист?» – подумал он. Я должен считать, что вина лежит на них. Убили же они! Могу ли я
