Поход по Монголии — вещь трудная. Солнце немилосердно, тени нет, и скоро мы узнали, сколько глотков в солдатской фляжке.

Вот линия фронта. Мы узнали, как жужжат пули и как шлепаются о землю мины.

Через десять дней обороны мы освоились с фронтовой обстановкой. У нас составился примерный распорядок окопного дня.

День начинался «с минного завтрака».

Наша артиллерия немедленно оплачивает «завтрак». У врагов пропадает активность.

Часов в одиннадцать дня перерыв на час-полтора.

Перед обедом работает наша артиллерия и портит японцам аппетит. После обеда артиллерийская дуэль, потом солнце уходит за сопку, наступает прохлада, быстро приближается холодная монгольская ночь.

— Близится «минный ужин», — шутим мы.

К минам мы привыкли: сделали ячейки и во время минного обстрела укрываемся в них.

Ночь холодная и беспокойная. С наступлением сумерек готовим гранаты, раскладываем их на бруствере: ночью враг активен.

Первую рану получил 18 августа. Пуля пробила мякоть ладони.

Мы знали, что на фронт приехал армейский комиссар 1 ранга товарищ Мехлис, и сразу поняли, что будет наступление.

Я в тыл не пошел.

И верно: 20 августа мы пошли в бой. Рана почти не мешала.

Нашего лейтенанта, тов. Максимова, контузило, и мне пришлось взять командование взводом на себя.

Сутки мы не спали. Сознание ответственности меня беспокоило. Мне все казалось, что я усну и уснут мои товарищи, и враг застанет нас врасплох. Особенно трудно было на третьи сутки. Чувствуешь, что заснешь в любой позе.

Наконец, я решил закурить папиросу, осторожно зажав ее в кулаке. Как только задремлешь, отпускаешь папиросу, огонь прикасается к ладони — и будит.

За это время мы три раза ходили в атаку.

В обороне, в огневом деле, японцы упорны.

Но вот мы перешли в генеральное наступление и крепко зажали японцев. Они бьются в наших клещах пятые сутки.

Время для отхода ими потеряно, надежды на подкрепление у их командования нет.

Японские солдаты не знают, что они окружены. Их обманывают приказами, говоря, что советско-монгольские войска пришли в соприкосновение с ними по всему фронту. Японский солдат еще не знает, что фронт у него круглый.

Сегодня 25 августа. На рассвете назначена атака сопки Песчаной.

Первое время, подымаясь в атаку, мы еще у своих окопов кричали «ура». А теперь скапливаемся у переднего края японской линии.

Ползем. В карманах гранаты, за ремнем гранаты, в плаще-палатке еще гранаты.

Прежде мы брали в атаку по четыре гранаты, а теперь берем двадцать пять.

Скопились.

Короткая команда:

— Гранатами — огонь!

Сразу же закричали бойцы:

— За Родину! За партию, за Сталина — вперед!

Японцы боятся наших штыковых атак.

Восемь раз ходил я в штыковую атаку, но ни одной не приняли японцы. Встретиться с врагом штык в штык так и не пришлось.

Думаем: «Может быть, сегодня!» Бегу вперед, следя за гранатами. Влево летит одна, за ней вторая… В воздухе они начинают шипеть. У меня в руке готовая граната. Сильно взмахиваю ею. Боек разбивает капсюль. Граната шипит. Тут нужно боевое спокойствие. Надо кинуть гранату так, чтобы ее не могли бросить обратно. Еще раз взмахиваю гранатой, бросок — и граната рвется в самом окопе.

В атаке думать секунду — смерть.

Падает к ногам японская шипящая граната. Успеваю схватить ее и бросить обратно. Сосед слева возвращает вторую.

Японцы бросают гранаты торопясь. Они взрываются через 6–7 секунд.

Хуже с теми, что кинуты из дальнего окопа. Такую гранату и в руки взять опасно.

Продвигаюсь. Вот она, дальняя. Откатываюсь в сторону. Взрыв. Бросаюсь вперед.

Вот он, японский окоп. Из него уже не вылетают гранаты. Прыгаю вниз.

В окопе чернеет лисья нора. В углу, во тьме что-то зашевелилось, высунулось лицо. Очень оно мне показалось несимпатичным! Бросаюсь со штыком.

В тот день мы дважды ходили в атаку, взяли первую линию окопов. А 26-го добрались до главной траншеи.

Почти вся Песчаная — наша.

26 августа в конце второй атаки меня ранило: просмотрел японскую гранату. Она была третьей, две я успел вернуть обратно. Мелкие осколки попали в лицо. Сперва я думал, что ослеп. Зажал глаза рукой. Товарищи забинтовали.

Под бинтом моргаю. Как будто есть глаза!

Освободил левый глаз — смотрит. Попробовал правый — больно.

До начала новой атаки еще два-три часа. Зарядил гранаты. Решил сходить в санитарный пункт на перевязку. Горько потом раскаялся: задержали.

Я говорю им, что остался один час до победы. Не отпустили.

Уход в госпитале хороший. Глаз мне сохранили.

Военврач 3 ранга В. САКАЛО

ТРИ ДНЯ

Два дня были пасмурными и дождливыми. Наша зенитная батарея отдыхала в это время. Но с утра 18 августа, лишь только засияло солнце, японская артиллерия открыла по нас интенсивный огонь. В течение 45 минут вокруг ложились снаряды, а сверху нас нащупывали вражеские самолеты. От разрывов тяжелых бомб бойцов засыпало землей в окопе.

Старший лейтенант Мазов начал под градом осколков откапывать своих товарищей и в эту минуту был ранен в ногу.

— Убедительно прошу вас, доктор, не везите меня в госпиталь. Буду лечиться на месте, — взмолился командир. — Хочу сбить еще несколько японских машин.

Но я не мог согласиться с его просьбой: рана была тяжелой. Мы отправили командира.

День прошел в жестоких боях, а ночью нам нужно было занять новые позиции за рекой Халхин-Гол. С трудом различали, как поблескивают ручейки на черной дороге. Среди ночи над нами, в невидимой заоблачной высоте, загудели моторы, и мы знали, что это наши соколы отправились на работу.

Мы смотрели в темное небо, и каждый говорил по-своему. Один говорит, что «яблоки» повезли японцам, другой находит, что это «груши», а третий находит, что скорее «свежие огурцы». Через несколько минут к нам донесся гул разрывов.

Наши самолеты сбрасывали свои смертоносные «груши» на позиции противника.

Колонна машин двигалась медленно. Перед нами возник очень крутой спуск. Справа — бугор, слева — обрыв. Вдруг слышим крик: «Врача!» Что случилось? Я побежал вперед. Мне сказали, что два красноармейца сорвались с крутого обрыва. Командир и я побежали к месту происшествия. Дорогу нам преградила речушка с высоким камышом. Я прыгнул, оказался на середине реки. Вода ниже колен. Пробираюсь сквозь камыши. И вот, наконец, вижу: разбитая машина торчит вверх колесами, рядом с ней лежит без сознания человек. В темноте я ощупал раненого с головы до пяток. Он очнулся, пожаловался на