— Где ты нашел котенка, которого принес в класс? — спросил Иван Кузьмич дружелюбно. Ему уже сообщили, что мяукал не ученик, а котенок, которого притащил на занятия Иголкин.

— Подобрал в Столовом переулке, — сознался Василий, успокоенный тоном директора.

— Ты сорвал урок и проявил трусость, когда скрыл, что на уроке мяукал твой котенок, — произнес Лизоблюд строго и добавил: — Приведешь ко мне родителей.

На протяжении трех дней мать Иголкина умоляла директора не исключать сына из школы, а сам Василий ходил по улицам и вычислял, кто донес о котенке. К определенным выводам он не пришел.

Лизоблюд сотрудничал с органами, но никаких порочащих сведений на учеников не поставлял. Накопленная им информация была предназначена для внутреннего употребления и не выходила за пределы директорского кабинета. Иван Кузьмич понимал, что сообщение об антисоветских настроениях в школе очернит его самого. Он дал показания на Атоса, Псртоса, Арамиса и Василия под давлением неблагоприятных обстоятельств.

Случилось так, что летом и осенью 1948 года положение выдающегося педагога пошатнулось, а доверие к нему высокопоставленных родителей уменьшилось. Неудовольствие Лизоблюдом и его школой высказал видный военачальник маршал Тимошко. Маршальский сын Геннадий не получил в школе твердых знаний и провалился при поступлении в Государственный институт международных проблем. Гена заработал на вступительных экзаменах тройки по трем предметам и двойку по русской литературе. Тем не менее он был допущен на мандатную комиссию, на которой после собеседования с абитуриентом решался вопрос о приеме. Поступающий в институт мог сдать экзамены на «отлично», но не пройти мандатную комиссию. Всесильная комиссия при необходимости выносила решение о приеме, если даже абитуриент провалил один предмет.

— Вспомните, пожалуйста, Тимошко, какой герой Гоголя сказал «Давненько я не брал в руки шашек?» — спросил директор института представшего перед мандатной комиссией Гену. Он вытягивал маршальского сына и хотел доказать, что провал на экзамене по русской литературе был случайным. Директор не допускал, что выпускник средней школы не ответит на столь простой вопрос. Но Геннадий не знал ответа. Чтобы остаться на высоте, он заявил презрительно:

— Я не терплю шашек и играю только в шахматы!

В дальнейшем выяснилось, что сын маршала ничего не слышал ни о Чичикове, ни о Ноздреве, ни об Александре Алехине. Члены мандатной комиссии, не глядя друг на друга, отказали Геннадию Тимошко в приеме в институт.

Отец бесцеремонно приехал в институт и потребовал объяснений от директора. Бледная кожа на бритой маршальской голове при этом разговоре побагровела. Директор ответил, что во всем виновата средняя школа, которая не заложила в Гене нужных знаний. Гнев военачальника обрушился на Ивана Кузьмича. Казалось, что он заступается за 500 тысяч солдат, погубленных им под Харьковом. Мстительный маршал сообщил во всевозможные инстанции о безобразиях, творящихся в школе. Сообщал он устно по телефону и письменно через штаб. Тимошко особенно напирал на то, что четверки и пятерки, красующиеся в аттестате зрелости его сына, не соответствуют действительным знаниям. Маршальская жена уверяла своих высокопоставленных подруг, что Гену загубил Иван Кузьмич, и советовала не доверять ему детей. Враги и завистники Лизоблюда в роно, гороно, в министерстве и педагогической Академии оживились. Иван Кузьмич обратился за помощью в верхний эшелон партийной власти, к самому товарищу Шкурятову, но тот даже не принял просителя. Товарищ Шкурятов прославился тем, что просматривал списки членов РКП(б), а затем КПСС, подлежащих репрессиям. Из списков он никого не исключал, но рекомендовал пополнить предложенный перечень. Лизоблюд, несмотря на свою опытность, был обескуражен человеческой неблагодарностью. Сын Шкурятова при его помощи окончил школу с серебряной медалью. Недорослем он был классическим. Туповат и с претензиями.

Проштрафился Иван Кузьмич и перед органами. Директор проводил в старших классах уроки-политзанятия под названием «Газета». На них рассказывалось о жизни советской страны и международных событиях. Фаворитом директора был Иосип Броз Тито. Чуть ли нс на каждом уроке Лизоблюд заявлял:

— Империалисты стремятся на Балканы. А там кто? — Рука Ивана Кузьмича с оттопыренным указательным пальцем, похожим на пупырчатый огурец, устремлялась вверх. — Тито! Гранитный бастион социализма!

В 1947 году советским людям объявили об измене югославского лидера и о продажной клике Тито — Ранковича. Лизоблюд два месяца не проводил политзанятий, а возобновив их, ни слова не говорил ни про Югославию, ни про Иосипа Броз Тито. Политическая ошибка директора не осталась незамеченной. О ней сообщили в органы выращенные им осведомители. Юра Алтухов показал, что Иван Кузьмич восхвалял агента международного империализма и кровавого палача югославского народа Тито.

В октябре 1948 года Лизоблюда вызвали на Лубянку. Следователь начал разговор с факта восхваления Тито. Иван Кузьмич понял, что должен бороться за жизнь. Путь к спасению открывал интерес следователя к Атосу, Портосу, Арамису и Василию. Лизоблюд оклеветал своих учеников. Выходило, что эти мальчишки проявляли дурные наклонности уже в младших классах. Дело о молодежной антисоветской группе, сформировавшейся в средней школе, закрутилось.

Надо сказать, что педагогическая звезда Ивана Кузьмича после происшедшего померкла. Высокопоставленные родители начали забирать своих детей из школы. Лимузины с доставляемыми на уроки недорослями перестали подъезжать к парадному школы. Надежды на место в шеренге великих рядом с Макаренко растаяли. Лизоблюд не выдержал свалившихся на него несчастий. Он скоропостижно скончался от сердечного приступа.

Атоса арестовали весной 1949 года. Преступнику предъявили обвинения по статье 58, пункт 8 (террор), пункт 10, часть I (антисоветская агитация в мирное время) и часть И (участие в преступной группе). Остальных трех заговорщиков оставили на свободе, но установили за ними жесткий контроль. Как сказал бы шеф гестапо Мюллер, поместили под колпак. В дополнение к установленному негласному надзору к Портосу и Василию применили необходимую санкцию — убрали из института международных проблем, считающегося не только привилегированным, но и секретным. Отличника Портоса исключили без объявления причин, а Василию не дали погасить академическую задолженность по языку за зимнюю сессию. Другие предметы он сдал на «отлично». Летом 1949 года Портос поступил заново в другой вуз на факультет экономики, а Василий — в институт экономических проблем. Василия в отличие от его товарища не интересовали экономические науки. Примкнувший к преступной группе определился на учебу по этой части лишь потому, что не хотел огорчать родителей, которые желали, чтобы сын был студентом. Он тяжело переживал исключение из института международных проблем и потерял на время жизненную линию.

Лубянское следствие по делу Атоса буксовало восемь месяцев. Преступник не давал никаких показаний и не сознавался ни в