И матушке она бы сказала. Даже готовилась. Вон и рот открыла. Закрыла. А потом взяла и присела, чтобы спустя мгновенье просто исчезнуть. За дверью.

- Как это у тебя получается?

- Просто воспитание, - матушка поглядела на меня с упреком. – А ты о нем, похоже, забыла.

- Ну… я не нарочно. А Эдди где?

Присесть я присела.

Гостиница, конечно… в Последнем пути такой не было. Да что там наше захолустье, небось, во всех окрестных городках ничего похожего не сыскалось бы. Этакою роскошь не в каждом борделе увидишь.

Ну… я не то сказать хотела.

Наверное.

Главное, все блестит, сияет и прямо таки бьет по нервам излишнею благообразностью.

- Уехал по делам.

Выходит, и у него дела. И у Чарли. И… даже матушка и та чаем вон занялась, разливает по крохотным чашечкам, голубенькими цветочками расписанным.

- Возможно, что весьма скоро мы переедем.

- К-куда? – сердце ёкнуло.

Переедут?

Или уедут?

Домой? Может, не совсем, землю-то сдали, но… но отсюда? А я тогда как? Одна останусь? Я не хочу, чтобы одна!

- Мне от тетушки дом остался, - невозмутимо произнесла матушка. – В наследство. Эдди должен его осмотреть, и если дом в приличном состоянии, а я весьма на то надеюсь, в него и переедем. Это недалеко.

Фух.

Аж дышать легче стало!

- Вот, дорогая, - мне протянули чашечку с блюдцем. – Выпей. Ты выглядишь взбудораженной.

- Я…

Я взяла чашечку. И блюдце тоже. И снова ощутила голод, который в последнее время, кажется, испытывала почти постоянно. Сейчас вот тоже в животе заурчало.

Но дело не в нем.

А в том, что сказать?

Что мне там не рады? Что не любят? Не ценят? Что хотят запереть где-нибудь подальше от их драгоценного Высшего света? Что матушка Чарльза хотела бы иную невестку?

А сестрица вовсе открыто ненавидит?

Что сам Чарльз исчезает, а если и появляется, то ненадолго и какой-то… другой.

Чужой.

Незнакомый.

И этот незнакомец бесит несказанно. Но я держусь.

Я не сказала ничего, только чай пригубила. Надо же, какая гадость…

- Почему его здесь так заваривают? – уточнила я у матушки. – Как будто… жалеючи?

Матушка поглядела на меня поверх чашки. Но ответила.

- Отчасти именно поэтому. Некогда чай был весьма дорог. И сейчас хороший чай весьма дорог, хотя и не настолько. А еще крепкий горек, и это нравится далеко не всем.

Даже чай нравится далеко не всем. Что уж о людях говорить?

- Вот и разбавляли молоком, сахар добавляли для сладости. А потом как-то и привыкли.

Чай… был чаем.

Зря я придираюсь. Все не трава, которую мы дома пили последние пару лет. Я уж и вкус-то чая позабыла. А ворчу. Или это от нервов все?

Матушка…

Хоть бы спросила. Если бы спросила, я бы сказала, что… что мне плохо. И я понятия не имею, что мне делать. Или не делать? И как сделать так, чтобы все не разрушить. И как понять, не поздно ли это делать? Может, все уже и рухнуло? А я не заметила.

И…

И мы пили чай.

Молча.

- Возможно, ты не откажешься разделить со мной обед? – поинтересовалась матушка и улыбнулась хитро. – В животе урчит.

- Громко?

- Очень.

- И неприлично.

- Именно, - её улыбка была светлой. И… и она сама изменилась. Нет, платье осталось прежним, старым, с выцветшими рукавами, дважды, если не трижды, перелицованное. И я помню, как она его шила.

И…

И прическа. Матушка зачесывала волосы гладко, и в косе её светлой блестели нити седины.

Но все-таки… почему она не кажется такой… такой правильной в этом вот кресле? Среди позолоты, блеска и пафоса? Почему выглядит так, что поневоле забываешь и про платье, и про прическу, и про то, что драгоценностей у нее нет, обручальное кольцо и то было заложено.

И…

- Не откажусь, - вздохнула я. – Это нормально, постоянно хотеть есть? А еще она меня овсянкой уморить пытается!

- Травит?

- Нет. Но ты бы попробовала ту овсянку!

- Милли, - матушка глянула с укоризной. – Овсянка весьма полезна для цвета кожи. И волос.

- У меня и без нее нормально и с цветом кожи, и с волосами. И… и на обед вареная рыба! Два листика салата! Кусочек хлеба. Вот такусенький! – я показала пальцами размер этого хлеба. – Леди пристала сдержанность… не знаю, как леди, но я скоро подохну на таких харчах!

- Милли…

- Извини, мама. Это просто…

- Тяжело?

- Да.

- И хочется сбежать?

Хочется. Еще как. Почему все сказки заканчиваются на «жили долго и счастливо»? Но ни в одной не говорится, как именно? Или просто потому, что сказке лучше сказкой оставаться?

- А ты…

- Мне тоже хотелось, - матушка вздохнула. – Наверное, если бы не некоторые… обстоятельства, я бы и сбежала. Но бежать было некуда… знаешь, я ведь привыкла, что вести дом – это отдавать приказы слугам. Проследить за экономкой. Забрать домовые книги. И с кухаркой обсудить меню на неделю. Леди нет нужды брать в руки тряпку и самой вытирать пыль. Или ощипывать кур. Или… нет, сперва-то в доме слуги были. Конюхи. И еще женщина, которая следила за порядком. Я ей не понравилась.

Странно было слушать такое.

- И она постоянно пакостила. Подавала холодный завтрак. Или готовила вовсе не то, что сказано. А когда готовила по моим рецептам, то получалось что-то совершенно несъедобное. И она всегда подчеркивала, что я настояла. Никто ничего не говорил, но мне было до ужаса стыдно. Твой отец… ему никогда не нравилось сидеть дома. И в какой-то момент я поняла, что осталась одна. На краю мира. В доме со стариком, который слишком занят тем, чтобы сохранить хоть что-то от былых богатств, и слугами. Это было тяжело.

Матушка поднялась к отделанному серебром рогу.

- Обед… обильный?

- Да. Если… леди это позволено.

Она чуть кивнула. И подняла рог. Странно это, говорить в коровий рог, пусть и отполированный до блеска, и украшенный серебряными узорами. Даже камушки вделали. Но все равно…

- Прогресс, - матушка вернулась на место. Она присела и разгладила юбки.

- У меня не тот цвет лица, - пожаловалась я. – И волос.

- И