Шрифт:

Закладка:

Сделать

Перейти на страницу:

class="p1">Раньше Данте ни словом не обмолвился о своих планах, точно так же, как не вспоминал ни о какой веревке при встрече с рысью в первой песне. Ну что же, поэты часто бывают непредсказуемы. У Шекспира можно найти нечто подобное. Читатель и не помышлял ни о каком платке в «Отелло» до тех пор, пока этот пресловутый платок не понадобился, чтобы сыграть такую важную роль. Теперь Данте снимает вервие, отдает Вергилию, чтобы тот бросил его в пропасть. В ответ на это странное действие из глубины поднимается к ним один из демонов, которого Вергилий именует «отравившим земные просторы». Это оказывается огромный зверь с человечьим ликом, ясным и величавым, с двумя мохнатыми лапами, змеиным телом и скорпионьим хвостом. «Спина его, и брюхо, и бока — // В узоре пятен и узлов цветистых». Это великий лжец Герион[100]. Но почему его надо было вызывать с помощью веревки, которой Данте, как выяснилось, собирался ловить рысь?

Нет объяснения. Есть только сходство пестрой шкуры рыси в начале и пестрого тела Гериона. Яркая расцветка — характерный признак обоих. Окрас рыси говорил не только о разврате, он намекал на веселую красоту юности, ассоциирующуюся с весной и рассветом. Когда-то Данте считал подобные качества положительными свойствами юности, а поясом намеревался закрепить их. Раньше, но не теперь. Теперь поэт считает пестроту лишней чертой, портящей естество мира. По нашему мнению, подлинная ложь рыси заключается в ложности раннего романтизма; веселье юности обманывает нас, извращает наш естественный образ действий. В этом смысле Данте в шестнадцатой песне действительно поймал рысь, или, по крайней мере, уловил суть этого обмана. Благообразный лик и змеиная сущность Гериона — это увлечения, порожденные юношеским романтизмом, зачастую приводящие в адский Дис, обман псевдоромантизма, — то, что открывает дорогу в глубины ада, и пример тому участь Паоло и Франчески. Сегодня и сама Беатриче могла бы не избегнуть этой участи. Герион «ясен был лицом и величав // Спокойством черт приветливых и чистых» и, тем не менее, он — олицетворение ада, суть пирамиды адских миров. Молодое своеволие сменило еретическое упрямство, на смену романтической молодости пришла всеобщая адская зрелость, под личиной пестрой рыси обнаружилась алчная волчица.

Корабль вселенной действительно захлестывают волны мрака. Шекспир понимал, чем грозит человеку отречение от звезд и природы, он предупреждал о приближении времени канибализма. Корделия говорит:

Нет, мы не первые в людском роду,

Кто жаждал блага и попал в беду.

Из-за тебя, отец, я духом пала,

Сама бы я снесла удар, пожалуй.

А славные те дочери и сестры, —

Нас разве не покажут им?[101]

Данте покажет. Герион с поэтами плавно снижается туда, откуда слышен ужасный рев огня.

Есть место в преисподней, Злые Щели,

Сплошь каменное, цвета чугуна,

Как кручи, что вокруг отяготели.

(Ад, XVIII, 1–3)

Спешившись, Данте может внимательно рассмотреть это гиблое место. До последнего льда остается только один спуск. Справа от них находится огромное открытое пространство «и девять впадин в нем распознается». Вид напоминает укрепленный замок. «От самых крепостных ворот // ведут мосты на берег отдаленный». Как и в любом замке, стены защищают рвы, только здесь во рвах претерпевают мучения повинные в десяти видах вредоносного обмана. Здесь все те, кто упорно стремился к личной выгоде. Но в толпе все еще можно выделить отдельные души, шедшие извращенным Путем Утверждения. Ни одна душа не способна совершить все те преступные деяния, за которые бесы бичуют здесь. Данте этого и не утверждает. Но у читателя создается впечатление, что собственная душа поэта, вроде бы следующая за Вергилием, на самом деле карабкается одна, без всякого водительства, упрямо и мучительно преодолевая гребень за гребнем уступы адского спуска. И здесь мы видим извращенный процесс: усталому духу негде остановиться. Ранние ошибки все еще мучают его и тянут вниз и вниз. За многообразием личных судеб скрываются серьезные обобщения.

В двух первых рвах — соблазнители, сводники и льстецы; те, кто, так или иначе, соединял деньги и плоть. Недаром бес кричит одному из наказуемых: «Ну, сводник! Здесь не бабы, поживей!» (XVIII, 66). Здешние «avaro» — «жмоты» — искупают старые ошибки, выросшие настолько, что сделали бывших людей способными на любые подлости. Есть один момент, который по смыслу относится к Беатриче и Франческе. Льстецы в своем рве погружены в человеческие экскременты. Лесть — это и есть бесплодные экскременты человечества; зло, причиняемое лестью, приписывает людям те заслуги, которыми они и так должны были бы обладать. Королям льстит, что они желанны, и в этом не было бы греха, если бы желанны были они сами, а не их титулы. А так смысл утрачен, определения не точны, нарушены законы духовного развития. Следовательно, особенно важно сохранять точность во всех романтических делах, и кажется, Данте намеренно использовал здесь в качестве предупреждения образ льстивой лжи.

Фаида[102] эта, жившая средь блуда,

Сказала как-то на вопрос дружка:

«Ты мной довольна?» — «Нет, ты просто чудо!»

(Ад, VIII, 133–135)

Вергилий говорит: «Но мы наш взгляд насытили пока». Какой же смысл в этой истории (взятой из Теренция) «насыщает взгляд»? Это именно то слово, которым пользуется Данте — meravigliose — замечательный, чудесный. Данте часто повторяет в «Новой жизни»: «Я бесконечно благодарен». Такой оборот либо является духовной истиной, либо становится словесным экскрементом. Место тем, кто им пользуется не по истине — в адском рве.

Больше Данте не говорит о плотских утехах в аду. Это, я думаю, последний из сексуальных образов в аду. Во второй песне «Ада» Беатриче просит Вергилия:

Мой друг, который счастью не был другом,

В пустыне горной верный путь обресть

Отчаялся и оттеснен испугом.

...................

Иди к нему и, красотою слова

И всем, чем только можно, пособя,

Спаси его, и я утешусь снова.

(Ад, II, 61–69)

а еще ранее Вергилий говорит:

Нельзя, чтоб страх повелевал уму;

Иначе мы отходим от свершений,

Как зверь, когда мерещится ему.