Шрифт:
Закладка:
После 14 июня мы больше не виделись. Но свое обещание Корней Иванович выполнил — прислал мне пожелтевшую от времени вырезку из ташкентской газеты, и это дало мне возможность рассказать о его работе в одной из радиопередач. Но уже после его смерти.
* * *
Рассказать о том, как я училась у Маршака, пожалуй, мне труднее всего. Далеко не просто и не сразу сложились наши отношения. В чем-то были повинны обстоятельства, в чем-то мы сами. Обычно школьнику, когда он пишет о ком-либо из одноклассников, рекомендуется прежде всего дать картину того времени. Совет полезный не только для школьников, попробую им воспользоваться.
Писатели — мои сверстники — помнят, конечно, какая сложная, во многом путаная обстановка была в литературной среде конца 20-х и начала 30-х годов. Литературными организациями руководили тогда Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей — ВОАПП и выделившаяся из него в самостоятельную организацию РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей). Она в свою очередь объединяла МАПП (Московская ассоциация), ЛАПП (Лениградская) и прочие АППы. Создавались, распадались и вновь возникали различные литобъединения. Скороспелые теоретики делили молодую советскую литературу на пролетарскую и «попутническую», а самих «попутчиков» — дополнительно на «левых» и «правых».
В одной из записных книжек сохранилось мое сатирическое стихотворение тех лет.
Телефон
Звонок 1-й
Алло, это кто?
Это вы, Барто?
Как поживаете?
Газеты читаете?
Вы читали статью Разина?
Он там вас раскулачивает.
Он пишет, что ваша книжка «Про войну» —
Безобразие
И что приспособленец не иначе вы.
Вы, конечно, понимаете,
Что нас, ваших приятелей —
Писателей,
Это ужасно возмущает,
Ужасно возмущает!
Но вы не огорчайтесь,
Прочтите обязательно,
Пока всего хорошего,
Прощайте.
Звонок 2-й
Это — один тридцать восемь двадцать?
Барто, мне надо с вами увидаться.
Говорят, вы одна из лучших —
Вы самый близкий левый попутчик?!
И вообще вы теперь знамениты до черта,
Про вас написала даже «Вечерка».
Звонок 3-й
Это квартира Барто?
То есть как «А что»?
Я хочу узнать, Барто жива ли?
Или ее уже сжевали?
Говорят, она присосалась к МАППу,
Устроила туда своих маму и папу,
Теперь ее погонят отовсюду.
Скажите, когда кремация,
Я с удовольствием буду.
Звонок 4-й
Товарищ Барто, не хотите ли
Во Всероссийский союз в руководители?
Почему вы так взволнованны?
С МАППом и с ВАППом все будет согласовано.
И к вечеру
У меня голова просвечивает,
А по ночам
Я вскакиваю с кровати
И кричу:
Уйдите,
Уйдите!
Не звоните,
Не мучайте!
Кто я? —
Скажите:
Руководитель?
Приспособленец?
Или попутчик?
Но пришел конец организационной неразберихе в жизни писателей. Для многих неожиданно прозвучало Постановление ЦК партии от 23 апреля 1932 года о коренной «перестройке литературно-художественных организаций».
Все же я должна вернуться к временам РАППа. Задолго до того, как были написаны мои шуточные стихи, появилась статья в журнале «На посту», в которой я «молодая, начинающая писательница» противопоставлялась не больше, не меньше, как самому Маршаку! И это в то время, когда о моих стихах можно было судить только по рукописи (моя первая книжка еще не вышла в свет), а Маршак был уже знаменитым поэтом, автором многих умных веселых стихов, утверждавших высокие поэтические принципы. Естественно, что появление такой статьи не могло не вызвать внутреннего протеста Маршака. Конечно, и я сознавала всю неубедительность статьи, утверждавшей, будто я лучше Маршака понимаю психологию детей из пролетарской среды, но я не думала тогда, что статья принесет мне столько неприятных переживаний и я буду долго поминать ее недобрым словом. Она была напечатана в 1925 году, но последствия ее продолжали сказываться в течение пяти-шести лет моей работы. К первым моим книжкам Маршак отнесся отрицательно, я бы даже сказала — нетерпимо. А слово Маршака уже имело тогда большой вес, и меня беспощадно «прославляла» негативная критика. В один из приездов Самуила Яковлевича в Москву он при встрече в издательстве назвал одно мое стихотворение слабым. Оно и в самом деле было слабым, но я, уязвленная раздраженностью Маршака, не стерпев, повторила чужие слова:
— Вам оно и не может нравиться, вы же правый попутчик!
Маршак схватился за сердце.
В течение нескольких лет разговоры наши велись на острие ножа. Сердила его моя строптивость и некоторая прямолинейность, свойственная мне в те годы. К примеру, встретив кого-то из знакомых и, я нередко восклицала с полной искренностью: «Что с вами? Вы так ужасно выглядите!» — пока одна добрая душа не объяснила мне популярно, что подобная искренность вовсе не нужна: зачем огорчать человека, лучше его ободрить.
Я усвоила этот урок слишком рьяно: иной раз ловила себя на том, что даже по телефону говорю:
— Здравствуйте, вы прекрасно выглядите!
К сожалению, слишком прямолинейно вела я себя и в разговорах с Маршаком. Однажды, не согласившись с его поправками к моим стихам, боясь утратить свою самостоятельность, чересчур запальчиво сказала:
— Есть Маршак и подмаршачники. Маршаком я стать не могу, а подмашмачником не хочу!
Вероятно, Самуилу Яковлевичу стоило немалого труда сохранить хладнокровие. Потом я не раз просила извинить меня за «правого попутчика» и «подмаршачников». Самуил Яковлевич кивал головой: «Да, да, конечно», но отношения наши не налаживались.
Мне было необходимо доказать самой себе, что я все-таки что-то могу. Стараясь сохранить свои позиции, в поисках собственного пути я читала и перечитывала Маршака.
Чему я училась у него? Завершенности мысли, цельности каждого, даже небольшого стихотворения, тщательному отбору слов, а главное — высокому, взыскательному взгляду на поэзию.
Время шло, изредка я обращалась к Самуилу Яковлевичу с просьбой послушать мои новые стихи. Постепенно он становился добрей ко мне, так мне казалось. Но хвалил меня редко, гораздо чаще ругал: и ритм меняю неоправданно, и сюжет недостаточно глубоко взят. Похвалит две-три строчки, и всё! Почти всегда уходила я от него расстроенная, мне казалось, что Маршак не верит в меня. И однажды с отчаянием сказала:
— Больше не буду отнимать у вас время. Но если когда-нибудь вам понравятся не
