Шрифт:
Закладка:
Когда они доходят до последнего припева, все уже смеются до слез, но Корнелию либо плевать, либо он настолько пьян, что ничего не замечает. Гости рукоплещут, и он с улыбкой отмахивается, как бы отказываясь принять всеобщее восхищение.
— Это всего лишь безделка, — говорит он. — Впрочем, девочки очень мило спели.
— Мимисток, мимисток, мимисток! — Часть присутствующих принимаются топать ногами, нетерпеливо ожидая начала последнего выступления.
Один из гостей неуклюже встает, хватает Дидону и чуть ли не волоком тащит ее к своему ложу. Амара торопливо возвращается к Фуску.
— Очевидно, он нарочно сочинил пародию, — произносит Умбрик. — Лущение? Утехи? Это пародия.
Фуск сажает ее к себе на колени.
— Как бы там ни было, ты выглядела очаровательно, — говорит он и целует ее в губы.
Эгнаций вводит восемь мимисток. Две из них несут длинные флейты, на которых они играли во время репетиции. Амара, обмякнув в объятиях Фуска, с любопытством ждет их номера.
— Моей жене это не понравится, — бормочет Умбрик. — Она мне про них все уши прожужжит.
Флейтистки выводят пронзительную трель, и вся труппа пускается в пляс, выделывая коленца и кульбиты. Насколько можно понять, действо обыгрывает какую-то шалость Флоры, подшутившей над своими нимфами; впрочем, уследить за редкими репликами непросто. «Виктория выступила бы лучше любой из них», — думает Амара, глядя, как главная исполнительница по-лягушачьи запрыгивает в фонтан и обдает брызгами остальных мимисток. Те наивно взвизгивают от испуга. В ее памяти всплывает неприятное воспоминание о том, как Виктория танцевала с Драукой, и она безотчетно прижимается к Фуску.
— Потерпи немного, малышка, — шепчет он ей на ухо, неправильно истолковав ее порыв.
В конце выступления все восемь мимисток бросаются на шею мужчинам. Эгнаций стоит в углу, внимательно оглядывая помещение, и, если требуется, посылает к столам кого-то из сбившихся в кучку рабов. Ужин близок к завершению, но если некоторые гости уже прощаются и забирают жен, то другие не изъявляют никакого намерения уходить. Многие настолько пьяны, что рабы вынуждены выносить их на руках. Умбрик, кряхтя, встает.
— Пора вести свою старушку домой. Увидимся на следующей неделе, Фуск, — говорит он и, шатаясь, направляется к жене. Судя по лицу женщины, она не собирается ждать до дома, чтобы высказать ему свое мнение о вечере.
Возле ложа появляется Эгнаций.
— Присоединитесь к остальным? — спрашивает он Фуска.
— Ты же знаешь, я не люблю, когда за мной наблюдают. — Фуск нетвердо поднимается на ноги.
— Конечно. — Эгнаций помогает подняться Амаре, смотрящей, как Квинт препирается из-за Дидоны с гостем, умыкнувшим ее в конце их последней песни. — Не беспокойся, я о ней позабочусь, — добавляет Эгнаций, проследив за ее встревоженным взглядом.
— Спасибо за все, — говорит она, глядя ему в глаза.
Эгнаций, не менее трезвый, чем она сама, подмигивает.
— Мальчик проводит вас в место поспокойней, — произносит он, подзывая одного из рабов.
Амара, не оглядываясь, следует за незнакомым провожатым и покидает переполненную пиршественную залу вместе с Фуском. Они проходят через дышащий ночной прохладой розарий и вновь оказываются в темном доме.
Ненависть — и любовь. Как можно их чувствовать вместе? Как — не знаю, а сам крестную муку терплю[23].
Амара просыпается в одиночестве с непривычным ощущением солнечного света на лице. Сначала она не может понять, где находится, но вскоре ее накрывают воспоминания о прошлой ночи. Она садится в постели, прижимая простыню к груди.
Должно быть, Феликс ушел в палестру и не стал ее будить.
Амара выдыхает. За стенами лупанария шумит улица, дребезжат повозки, гомонят голоса. Похоже, она проспала до полудня.
Ночные воспоминания всплывают в ее памяти, словно череда настенных росписей. Под утро, после того как Фуск удовлетворил желание, Галлий отвел ее назад в лупанарий, освещая факелом путь. Они вернулись вдвоем — Дидона была еще занята. Она не ожидала, что Галлий поведет ее наверх, но подумала, что Феликс хочет забрать деньги, которыми могли наградить ее гости пира. Стояла глубокая ночь, и хозяин, разумеется, был уже в постели, но, к ее удивлению, не ложился спать, дожидаясь ее.
Амара чувствует, как у нее горят щеки. Она с удовольствием похвалялась перед ним ночным успехом: Эгнаций обещал пригласить их снова, а Фуск отблагодарил ее деньгами. Видя, что Феликс разделяет ее корыстную радость, она почти забыла о Драуке. Амара не сомневается, что хозяина распалило не что иное, как рассыпанные по кровати монеты, да и во время секса она подчинялась его обычным требованиям, но поздний час вызвал в ней обманчивое ощущение близости.
Даже зная, что никто ее не видит, Амара закрывает лицо ладонями от стыда. В какой момент она поняла, что он хочет, чтобы она осталась до утра? Хотелось ли ей остаться? Возможно, она сама слишком долго медлила уходить? Вспоминая свои чувства, она словно открывает дверь в самый темный закоулок своей души. Феликс крепко обнимал ее и, насколько она помнит, не размыкал объятий даже после того, как она заснула.
— Ненавижу его, — говорит она пустой комнате. — Я его ненавижу.
Она роется в воспоминаниях, выискивая каждый его жестокий поступок. Сколько раз он насиловал ее, бил!.. И Драука… Но другие образы лезут в память, будто сорняки: фиги, которыми он угостил их с Дидоной, смешливые искры в его глазах, когда она пришла к нему в палестру, радость, с которой он слушал ее рассказы о вчерашнем пире. Их сцепленные пальцы… Она снова опрокидывается на кровать, заслонив рукой глаза.
— Ненавижу его, — повторяет она.
Амара призывает другое, ложное, воспоминание, и сквозь яркие пятна и черноту перед закрытыми веками проступает видение, пробужденное к жизни голосом Феликса. «Ты держалась будто богиня Диана. Казалось, ты в любой миг отдашь команду своим охотничьим псам разорвать любого, кто посмел увидеть тебя обнаженной».
Дыхание Амары, успокоенной более знакомыми чувствами, становится ровнее. Ярость, которую она искала в собственной душе, не угасла. Феликс видел ее, видел, как она одинока и ранима, но она не позволит ему себя растерзать.
— Я тебя ненавижу, — говорит она. — Я всегда буду тебя ненавидеть.
