не всегда можно выполнить путем чистого наблюдения, хотя именно его имеют в виду в том идеальном случае, когда не нужно отгонять от лица больного надоедливых мух, не возникает необходимость закрывать неосмотрительно раскрытые двери, ведущие в шумное помещение, и т.д. Тогда медицинская сестра может сидеть без движения и только наблюдать, не нужно ли в какой-то момент выполнить какое-либо внешнее действие, она может только сохранять бдительность, находиться в готовности. И тогда она осуществляет чистую инвигиляцию не потому, что подопечный больной не подвергается никаким преобразующим его состояние воздействиям, оставаясь в состоянии неподвижности и покоя, но потому, что ухаживающая за больным особа находится в таком именно состоянии, как мы сказали выше.

Здесь уместно разрешить одно возможное сомнение. Можно ли именно чистую инвигиляцию относить к числу активных позиций, особенно по отношению к наблюдаемому объекту? По нашему мнению — определенно можно. Неподвижный, но наблюдающий сторож чем-то существенным отличается от сторожа, который спит на посту. Первый активен по отношению к объекту, над которым осуществляет опеку, второй вообще бездействует, не занимает активной позиции ни к какому объекту. Кто внимателен и готов к внешнему движению, в том играют внутренние направленные напряжения, тормозимые сознанием их избыточности. Такой индивид в принципе не отличается с этой точки зрения от того, кто сдерживает в себе желание нанести коварный удар по оппоненту в горячей дискуссии. А то, что, например, в случае с медицинской сестрой мотивировка поведения доброжелательная, а в случае яростного спора — злорадная, не имеет существенного значения. В обоих случаях субъект внутренне активен, направленно напряжен по отношению к определенному внешнему объекту, настроен динамично к предпринятию внешней акции по отношению к этому объекту, и если так не происходит, то лишь потому, что одновременно действует внутренний тормоз.

Необходимо отличать интервенцию от ингеренции (ingerencji)[26]. Под интервенцией мы понимаем вмешательство в ход данного события или принятие участия в этом событии, оказывая влияние на его ход с помощью внешнего импульса. Ингеренция же — это вообще непосредственное (практическое) участие в данном событии, хотя бы в форме внутреннего напряжения, внутренне тормозимого. Поэтому каждая интервенция, несомненно, является ингеренцией, но не наоборот. Произвести ли интервенцию или ее не производить — это в каждой ситуации зависит от субъекта, который решает судьбу данного объекта. Ингерируем же мы независимо от собственной воли, когда наши действия вплетаются в такую зависимость.

Чтобы представить это себе, достаточно вспомнить пример о поведении артиста на сцене. Он принимал бы участие в спектакле даже в том случае, если бы перестал выполнять внешние движения в соответствии с указаниями режиссера и остановился неподвижно. Бывают такие ситуации, в которых qui tacet, clamant (молчание является криком), например когда молчит свидетель после заданного ему вопроса судьи, а его молчания достаточно для свидетельствования. Добавим, наконец, что ингеренция по отношению к данному объекту нередко проявляется даже в то время, когда вмешивающийся индивид не переживает никаких напряжений, сознательно направленных к тому объекту. Допустим, что свидетель молчанием ответил на вопрос судьи, затаив таким образом информацию, а это утаивание повлекло за собой определенные правовые последствия для третьей личности, неизвестной свидетелю и безразличной для него, личности, о которой свидетель не думал. Разумеется, не может быть никакого сомнения в том, что в подобном случае этот свидетель своим поведением вмешался в ход событий, касающихся третьей личности. Вот и все, что, пользуясь случаем, следовало сказать для разъяснения различия понятий интервенции и ингеренции.

Возвращаясь к основной нити наших рассуждений, повторим несколько точнее то, о чем мы едва лишь упомянули, а именно: что стремление к минимизации интервенции в форме рекомендации инвигиляции (насколько возможно чистой) налицо на поприще педагогики. Ибо как же иначе охарактеризовать, например, девизы Руссо, Кандиллака, Сежана и его ученицы Монтессори, которые требуют от учителя и воспитателя, чтобы они в максимальной мере предоставляли воспитанника самому себе и не препятствовали ему своим, как правило слишком настойчивым, руководством. И здесь мотивом является не бережливость, но ведет это к девизу бережливости, добивающейся минимизации, довольствования инвигиляцией.

Та же мысль часто встречается в тех произведениях, где разрабатываются проекты руководства общественными делами. Надо стараться, говорится в них, так воспитывать общество с помощью закона, чтобы закон оказался ненужным, чтобы закону не нужно было вмешиваться. Пусть люди станут такими, чтобы можно было рассчитывать, что они сами будут поступать в соответствии с законом, без внешнего давления. В этом сказываются как призыв к полному обобществлению, так и забота об освобождении правящих кругов от необходимости обременяющих интервенций.

Еще более отчетливо выраженный экономический подход велит многим личностям, ввергнутым в конфликты других личностей, занимать нейтральную позицию. Нейтральность же является ни чем иным, как только воздержанием от интервенции, от вмешательства в ход борьбы других. Разумеется, не всегда индивид сохраняет нейтралитет потому, что думает, что эта борьба ведется даже без его участия. Неизбежным злом для него часто бывает сама борьба или такой, а не иной, ее оборот, а перенос чаши победы на ту или иную сторону бывает при этом весьма важным при сопоставлении с издержками интервенции. Тогда минимизация интервенции также имеет обоснование, но иное, чем в рассматривавшихся до сих пор примерах. Однако порой бывает ясно, что в этой борьбе определенный перевес имеет та, а не иная сторона, что весьма кстати для третьей стороны, которая, отдавая себе в этом отчет, воздерживается от интервенции и достигает своей цели с минимальными затратами.

Так или иначе, по тому или иному замыслу, достаточно, что нейтральный индивид не принимает участия в борьбе. Так ли это в действительности? Правильно ли так говорить? Вышеизложенные рассуждения позволяют ответить на этот вопрос. Интервенции со стороны индивида нет, но ингеренция налицо уже потому только, что он решил не вмешиваться, ибо его решение, его торможение порыва вмешаться, является произвольным импульсом.

Это сдерживание себя играет роль нарочитой постановки преграды, ибо мы считаем, что уже осознание возможности вмешаться, независимо от симпатии субъекта, обдумывающего вопрос, создает определенное направленное напряжение, определенный порыв к акции во вне, к интервенции. Поэтому ингеренция налицо в каждом случае, когда принято постановление воздержаться от интервенции, лишь бы имелись условия возможности ее осуществления. Ибо если тот, кто решил остаться нейтральным, не мог повлиять на ход боя, то, разумеется, это не является какой-либо формой активного участия в данном столкновении.

Возможно, лучше было бы говорить о фактическом практическом участии в борьбе, или о действительном практическом участии, в том случае, когда имеет место ингеренция, хотя бы и без интервенции; в том же случае, когда имеет место также и