Шрифт:
Закладка:
ManAlive стала областным лидером среди многих подобных программ, которые появились после принятия Закона об искоренении насилия; она появилась одновременно с несколькими другими достойными программами: Amend в Денвере, Emerge в Бостоне и Проектом по предотвращению домашнего насилия в Дулуте. И все они занялись тем, о чем до этого самого момента никто даже и не задумывался, устраняя не последствия жестокости при работе с жертвами, но ее причины, перевоспитывая абьюзеров.
Программа приобрела известность во всем регионе. В конце девяностых о ней узнала прогрессивная тюремная надзирательница Санни Шварц, разочаровавшаяся в способности системы решить проблему жестокости мужчин, которых она видела год за годом, десятилетие за десятилетием. Шварц своими глазами видела цикличность жестокости, наблюдая за мужчинами, которых охраняла, и за сменой поколений заключенных. Мужчины, которых она охраняла, совершали жестокое действие, из-за которого попадали за решетку, отсиживали свой срок в месте, где правит бал культура жестокости, то есть в нынешней американской тюрьме, а потом приносили эту распаленную жестокость обратно в свои семьи и сообщества. В какой-то момент к Шварц начали поступать дети мужчин, которых она знала еще в те годы, когда только начинала работать в исправительном учреждении. А потом их внуки. И Санни задумалась: неужели нет иного пути? Жестокость не передается генетическим путем. Шварц видела, что в Америке количество заключенных растет год от года, и она знала, что уровень преступности при этом не падает. Карательное заключение под стражу не устраняло причину этого самого заключения.
Проведя много лет в компании таких мужчин, Шварц пришла к выводу, что уровень насилия можно снизить, если тюрьма из места, где нарушителей закона запирают, чтобы о них не болела голова, превратится в место, где их действительно попытаются исправить. В основе ее программы лежали два философских столпа. Первый – программа ManAlive: разрыв цикла жестокости, передающейся от мужчины к мужчине, от отца к сыну. Но Шварц хотела большего. И вторым столпом стала идея восстановительного правосудия. Восстановительное правосудие настаивает на том, чтобы преступник осознал, какие боль и страдания принес, и «восстановил» своих жертв настолько, насколько это возможно. Примирение, которое достигается благодаря встречам правонарушителей и жертв домашнего насилия, является главной целью этого подхода. Хотя иногда восстановительное правосудие подразумевает встречи преступника со своей непосредственной жертвой, в Сан-Бруно еженедельно привозят разных жертв домашнего насилия, чтобы они рассказали о своем опыте, и о том, как они живут с травмой и вопреки ей.
Жестокость за стеклом
Сегодня своей историей с нами делится женщина по имени Виктория[72]. Виктории пятьдесят, и в последние пять у нее перед глазами наконец перестал стоять образ отца, приставляющего к ее голове пистолет. В детстве она слышала, как тело матери ударяется об стену, но ей казалось, что мать – слабая и занудная. Не то что отец. Он был таким харизматичным, таким обаятельным. Однажды Виктория поехала на велосипеде в гости к мальчику, а отец последовал за ней на машине, вернул ее домой, и приставил к голове матери пистолет со словами: «Еще раз ей это позволишь, и тебе крышка». Виктория рассказывает, что иногда, если она или брат делали что-то не так, отец угрожал убить их домашних животных.
Сегодня я впервые приехала в тюрьму Сан-Бруно, и мы вместе с несколькими десятками мужчин сидим на синих пластиковых стульях, слушая историю Виктории. Мужчины одеты в одинаковые оранжевые комбинезоны, на ногах – белые ботинки без шнурков. У некоторых под комбинезонами футболки с длинными рукавами. У некоторых каждый сантиметр тела – пальцы, шеи, лица – покрывают татуировки. Большинство из них впервые в жизни молча сидят и несколько часов слушают, как какая-то женщина рассказывает о том, как пережила домашнее насилие.
Виктория говорит, что однажды, когда ей было шестнадцать, она услышала, как тело ее матери снова бросают, бросают, бросают об стену. К тому времени она перестала звонить в полицию. Она помнит, как в очередной раз набрала 911, а на том конце ответили: «Ну так эта дамочка и не такое снесет». А потом ее мать выбежала из спальни и рванулась к машине. Виктория выбежала из дома вслед за ней. «Он пытался меня убить, – сказала мать, задыхаясь, – у тебя две секунды. Садись в машину или оставайся».
Виктория замерла. Остаться. Уехать. Остаться.
Мать завела машину.
Виктория осталась.
«Много лет я чувствовала вину за то, что осталась, – говорит она, – у меня развилась анорексия».
Многие из присутствующих мужчин не просто впервые слышат историю женщины, пережившей домашнее насилие, но и впервые осознают, что травмы и жестокость могут иметь долгосрочные последствия. Многие украдкой вытирают слезы. «Мой отец часто писал письма заключенным, которые убили всех членов своей семьи; в этих письмах он восторгался их смелостью, – говорит Виктория, – и меня не покидало предчувствие, что случится что-то плохое». Она рассказывает, что со временем, когда уже выросла, поняла, каким плохим человеком был отец, и вычеркнула его из своей жизни. Виктория нашла свою мать, и они помирились. Она помнила мать истеричной, вечно орущей женщиной, но оказалось, что на самом деле она неразговорчивая и нелюдимая. Сейчас они живут по соседству. Как-то раз в день отца Виктория решила встретиться с папой в Denny's. Столько лет прошло, но она сразу же распознала этот остекленевший взгляд. Когда они вместе с братом и отцом вышли из ресторана после завтрака, в
