вообще какие-либо чувства. Как говорят герои фильмов о гангстерах: «Ничего личного, только бизнес». Для диктатора это был политический бизнес, ради которого он мог отступить от любых идейных, не говоря уже об этических принципах. Другое дело, что политическая прагматика верхов неизбежно оживляла накопившиеся стереотипы, ксенофобию в массовом сознании. В этом случае фобии по отношению к евреям, разжигаемые со времен Российской империи, распространились быстрее и шире, чем другие в СССР. Как только государственный антисемитизм ослабел в постсоветской России, то и массовая ксенофобия к евреям стала слабеть. Начиная с 1990‐х годов и по сей день евреи входят в группу этнических общностей с наименьшей культурной дистанцией по отношению к русскому большинству населения страны[325].

8. Эпоха «этнополитической оттепели»: хрущевский период (1953–1964)

Вводные замечания

Контрастный черно-белый надгробный памятник Н. С. Хрущеву на Новодевичьем кладбище хорошо отражает сущность этого политика, в том числе и в сфере этнической политики.

С одной стороны, годы его правления не зря получили название «оттепель». В это время: состоялось осуждение сталинских репрессий; были освобождены из тюрем и ссылки люди, осужденные по сфабрикованным обвинениям в национализме, например мингрельском или еврейском («делу врачей»); прекратилась политическая кампания «борьбы с безродным космополитизмом»; возвратились на родину репрессированные народы Северного Кавказа и Калмыкии и началось восстановление их автономий. Впрочем, не лишены оснований и сомнения в том, что инициатором такой оттепели был именно Хрущев[326]. В то же время в период оттепели сохранялись запреты на возвращение в родные места многих других депортированных народов: крымских татар, поволжских немцев, корейцев, турок-месхетинцев и др. Более того, и в хрущевское время продолжались репрессии против выразителей национально-освободительной идеологии — практически повсеместно, но в наибольшей мере в Прибалтийских республиках и Западной Украине. Хрущев настоял и поддержал подавление восстания рабочих в Познани в июне 1956 года[327]. Подавление этого восстания, а еще в большей мере Венгерского национального восстания 1956 года отозвалось в Советском Союзе репрессиями против политических сил, выразивших поддержку восставшим венграм и поляками.

Крайне репрессивной была тотальная антирелигиозная кампания 1958–1963 годов, которую многие исследователи и религиозные деятели называют одной из самых разрушительных для религиозных организаций СССР в послевоенное время[328]. Эта кампания повлияла и на национальные процессы, особенно в районах, где религия выступала одним из факторов национально-политической консолидации. И наконец, Новочеркасское восстание, жестоко подавленное 1–2 июня 1962 года по распоряжению Н. С. Хрущева, было самым известным, но, к сожалению, всего лишь одним из множества проявлений репрессивной политики в эпоху хрущевской оттепели[329]. Хочу особо подчеркнуть важную особенность протестных выступлений этого времени: некоторые из них имели ситуативную этническую окраску, но редко были связаны с национализмом как идейно-политическим течением.

Мы выделяем три типа этнополитических процессов времен правления Хрущева:

1) национально-освободительные движения с участием организованных групп националистов-диссидентов, имеющих политические программы и опирающихся на массовую поддержку в партизанских войнах;

2) этнические волнения и межэтнические столкновения — кратковременные, стихийные и эпизодические процессы с участием локальных групп населения;

3) латентные этнические брожения, скрытые под оболочкой социально-экономических и политических волнений, — наименее осознанные массами и наименее организованные процессы.

Все эти этнические и национальные брожения были связаны, в той или иной мере, с эпохой оттепели, с эпохой надежд на перемены.

Надежда рождает активность: массовые социальные и этнические волнения периода хрущевской оттепели

В. А. Козлов, автор одной из самых информативных монографий о массовых беспорядках в Советском Союзе 1950‐х — начала 1980‐х годов, отмечает, что хрущевское правление сопровождалось буквально взрывом открытых социальных волнений, которые затихли в эпоху Брежнева[330]. Мы еще вернемся к этой оценке, отметив, что чаще всего волнения изменили характер проявления, став менее заметными в публичном поле.

Ослабление репрессий в постсталинский период создало некоторые предпосылки для открытого выражения протеста в ходе массовых волнений — на то она и оттепель. Особенностью большинства волнений в этот период была их аполитичность: подавляющее большинство стихийных лидеров таких выступлений

не покушались на устои коммунистической системы. Их действия были направлены либо против «плохих чиновников» на местах, либо «плохого Хрущева» на самом верху. Даже в Новочеркасске демонстранты, как известно, несли перед собой портрет Ленина, наглядно демонстрируя свою идеологическую лояльность и «верность делу коммунизма»[331].

По мере исчерпания веры в перемены сверху, в победу «правильного коммунизма» стала слабеть почва для открытых, публичных массовых беспорядков, протестов. «Для того, чтобы бунтовать в толпе, — предположил Козлов в одном из интервью, — им [протестующим] нужна была вера в возможность что-либо изменить»[332]. Это предположение кажется нам верным и мудрым не только для советской эпохи, но и в более широкой исторической перспективе, вплоть до 2020 года. Когда оценивается массовость тех или иных выступлений, следует принимать во внимание не только страх перед наказанием, но, в еще большей мере, надежду на перемены после таких оппозиционных действий. В этом случае речь должна идти не только о вере в возможность дарованных перемен «сверху», но и вере в способность народа завоевать или создать своими выступлениями новые политические возможности.

Так или иначе, хрущевская оттепель, породив надежды на перемены и веру в их осуществимость, вызвала массовые протестные волнения и конфликты не только в социальной сфере, но и в этнополитической. Первыми в 1950‐х годах неполитические формы массового протеста на основе этнической мобилизации проявили представители народов, подвергшихся репрессиям и насильственной депортации.

Спецпоселения, куда были переселены «наказанные народы», входили в систему ГУЛАГа, и положение спецпоселенцев немногим отличалось от лагерного, разве что возможностью жить семьями и работать на тех же предприятиях (стройки, шахты и заводы), что и вольнонаемные граждане, — но под охранной. Попытки побега из спецпоселений карались 20-летним заключением в лагеря[333]. Смерть Сталина и начатые Берией в марте — июне 1953 года реабилитации осужденных по «делу врачей» и «националистов»-мегрелов, реформа ГУЛАГа и попытки реформ в национальной области[334] вызвали подъем надежд репрессированных народов и пробудили их активность.

Уже в конце 1953 года проявились первые признаки такой активизации, получившей название «петиционная кампания». Она была преимущественно стихийной и заключалась в массовых отправках в ЦК КПСС и в правительственные учреждения петиций с требованиями реабилитации тех или иных групп репрессированных народов[335]. Ни одна из групп депортированных не выдвигала претензий к политической системе, не называла депортацию преступлением — все писали не о преступлениях, а об ошибочной политике и обильно сдабривали письма цитатами из сочинений Маркса и Ленина[336]. В этих требованиях не прослеживаются даже малейшие признаки угрозы выхода той или иной