Шрифт:
Закладка:
5
Последний год войны мне особенно запомнился. Весной 44-го я закончил первый класс в нашей маленькой сельской школе и считал себя уже вполне взрослым человеком. Жили мы к тому времени уже в новом и довольно просторном домике в уютном распадке, в котором начиналась тропа к посёлку в бухте Малая Саранная. Кроме нас в этом распадке никто и не жил, если не считать землянки Некрасовых, стоящей в самом низу над нешироким ручьём, рассекающим наш маленький посёлок надвое и теряющемся где-то в тундре за колхозным скотным двором. Там же, над ручьём, но уже под сопкой и не видимый от нас стоял домик председателя колхоза Ивана Ивановича Добрычева. Двое его сыновей, видимо, двойняшек, были младше меня по возрасту и в играх моих сверстников они практически не участвовали, и я их поэтому запомнил очень плохо. Да и держались они всегда как-то в стороне от основной нашей сельской ребятни.
Мой отец в том году уже снова рыбачил на острове, а не в бухте Малая Саранная, где ему после операции работать было сравнительно легче, чем на огромном ставном неводе на океанской стороне острова Старичок. Эта самая операция ещё больше сблизила нас с отцом. Хорошо запомнилась моя поездка летом 42-го к нему в городскую больницу, где мы сидели с ним на завалинке, и он всё расспрашивал меня о маме и о моих ребячьих забавах. Только достигнув теперешнего довольно солидного возраста, я, по-моему, понял наконец-то основную, возможно, им самим в ту пору неосознаваемую причину его такой привязанности ко мне, которую, честное слово, я ощущаю всю свою жизнь и до сих пор. А тогда, в 43-м, когда он работал в Малой Саранной, я часто бегал к нему в гости, поскольку шесть километров для резвых ребячьих ног совсем не помеха. С начала лета там стоял небольшой невод, но недалеко от пирса и цеха рыбообработки. В ту пору все рыбьи потроха и даже тресковые головы смывались водой из цеха прямо в бухту на потеху прожорливым чайкам и рыбам. В результате весь галечный берег вдоль засолочного цеха с правой стороны пирса был прямо-таки усеян обглоданными и высушенными на солнце огромными черепами тресковых голов, выбрасываемых на берег прибоем. Естественно, здесь развелось огромное количество большеротых каменных окуней, которых сельская детвора с азартом ловила удочками прямо с пирса. На такой дармовой кормовой базе, как выбрасываемые рыбообработчиками все рыбьи потроха, кроме лососёвой икры, расплодилось там и множество камчатских крабов. Эти красавцы великаны в основном разбирались местным населением, причём совсем бесплатно, а излишки просто выбрасывались живьём за борт. Палатка рыбаков стояла под самым скальным обрывом, у основания которого всегда струился холодный родничок. Вкуснее краба, только что выловленного и сваренного в морской воде, я никогда больше не едал. Рыбаки не только нас, ребятню, до отвала кормили этим чудным деликатесом, но и давали домой, сколько могли мы унести. Обычно, больше одного такого огромного шевелящегося экземпляра никто из нас тогда не мог донести до дома за эти такие становящиеся долгими шесть километров.
Ну а летом 44-го, за год до окончания войны, я уже снова часть лета проводил с отцом на острове Старичок. Одно обстоятельство, повторюсь, наверное, тогда поразило меня больше всего: очень здорово поредело птичье население острова. В 43-м здесь основательно поработала бригада птицеловов из города: они, как пауки в паутину, ловили птиц сельдевыми сетями, обдирали тушки топорков, головки которых с тяжёлыми попугаевидными клювами украшали ещё и изящные оранжевые косички, и белогрудых арочек-кайр, засаливали их в бочках и увозили в город для местного общепита – ресторанов и рабочих столовых. Так что и камчатское птичье население довольно сильно пострадало от тягот военного времени.
Но не всё было так плохо. С этого года мы уже привычно начали радоваться победному шествию Красной Армии, изгоняющей фашистскую нечисть с западных просторов нашей страны и, честно говоря, совсем не замечали, что война идёт и рядом с нами. Мы просто не знали, что часть Алеутских островов однажды заняли японцы и долго их удерживали, изнуряя осадивших их затем американцев упорной обороной. Американцы постреливали в сторону японских позиций, мучались в окопах от дизентерии и отсутствия кока-колы и не заметили даже, что японцы, осознавшие бесполезность затеянной ими операции недалеко от крупной американской военно-морской базы в Датч-Харборе на Алеутских островах, однажды просто убрались с захваченных островов на подошедших скрытно подводных лодках. Американцы, по-прежнему неумеренно страдающие от поноса и отсутствия элементарного комфорта и хотя бы каких-либо прохладительных напитков на своих позициях, сильно обиделись на коварных японцев, убравшихся без предупреждения и заставивших их какое-то время ещё просто впустую обстреливать покинутые окопы невежливых азиатов. С той поры они стали более усиленно бомбить зарытые под землю японские укрепления на Курильских островах. Бомбёжки эти были чаще всего совершенно бесполезны, поскольку японская противовоздушная оборона на этих островах была довольно сильна, и американцы нередко теряли здесь свои крылатые машины, а выжившие экипажи сбитых самолётов просто пополняли контингент англоязычных военнопленных.
Уже в конце 90-х или в начале нулевых годов в руки мне попала одна
