Шрифт:
Закладка:
— Зачем? — выдохнула степнячка, выпрямляясь и впиваясь ногтями в ладони.
— Затем, что узнал Матвей про твои измены и заветную грамоту хотел переписать. Тебя — остричь и в клетку. А Ингвара в шею гнать!
— И как, по-твоему, он узнать мог? Коли он с постели не вставал?
— А донесли!
— Ты Матвея Всеславовича знаешь, князь, — устало выдохнула Лисяна. — И ты, боярин Микула. Когда это он так поспешно решения принимал, да еще наветам верил? Глупости бабы говорят, а вы верите…
— И верно, не таков боярин Вольский, чтобы не проверив, бумаги переписывать, — кивнул князь. — Ты скажи, Матвеевна, Ингвар — чей сын? Поклянись своей и его жизнью, что Вольского, и я поверю.
Лисяна побелела. Она от волхва знала, какими страшными последствиями ложные клятвы оборачивались. Что важнее ей — собственное положение или жизнь Ингвара?
Замолчала, не зная, что и сказать.
— Так она и призналась, — снова выплюнула Гордяна. — Кто ж в таком признается? Видишь — молчит.
— А ты мне поверишь, если я скажу, что Ингвар — твой брат? А если скажу – нет, я беременная замуж вышла, а Матвей все знал, поверишь? Ты же все равно повернешь по-своему!
— Конечно! От посла и родила! — торжествующе воскликнула Гордяна. — Вот! Специально рыжего выбрала, чтобы ребенка своего батюшке подсунуть и княжеский знак обманом выманить!
— Да-да, а как увидела, что обман раскрыться может в любой момент, что посол — он тут, в Лисгороде, так мужа и убила! — с восторгом вторила ей Варвара. — Но шила в мешке не утаить, все будут знать, что ты — блудница!
— И полюбовника своего вызвала, как поняла, что батюшка при смерти, знать, наследие вместе делить собирались!
— А как батюшка ожил, так перепугались оба!
— А может, не она и убила? Впустила кохта своего тайно, тот и зарезал?
— Тихо, — рявкнул грозно князь. — Разгалделись, сороки! Посла вовсе в Лисгороде нет. Он к Ольгу Бурому уехал. По всему, только про измену и можно судить. Остальное — нет доказательств. А Ингвара я видел своими глазами.
— Выставить ее голой в клетку на площади, — тут же оживилась поникшая было Варвара.
— Только попробуй, прокляну, — не стерпела Лисяна. — Я умею.
Зря она, конечно, это сказала, но терпение ее иссякло. Она понимала: эти две — засудят. Кто бы ни был убийцей, а виновна теперь она. Сплетни разлетятся быстрее пожара. Даже если князь на ее защиту встанет (а зачем ему это делать, коли Лисяна для него чужая?) — народ потребует казни.
Той самой, когда в землю заживо.
— Такой закон, — фыркнула рыжая. — Сама знаешь. И косы отрезать. Дозволь, княже, я отрежу ей косы! Это справедливо будет!
— Подойди, и я перегрызу тебе горло, — пообещала степнячка.
— Не волнуйся, тебя дружинники держать будут.
Яромир грохнул кулаком по столу и зарычал как дикий зверь.
— А ну обе — язык укоротили! Пока плетей каждой не отсыпал! Лисяна! Вот тебе нож. Косы режь сама.
Степнячка заглянула в усталые глаза князя. Поняла вдруг, что он ей зла не желает, искренне пытаясь быть справедливым. Может угрожать, может кричать, но не тронет и пальцем. И сейчас он предлагал ей решение, которое разбушевавшихся дочек Матвея на время успокоит. Кинуть кость, то есть косы собакам, чтобы они перестали лаять — право, невелика цена!
Взяла протянутый нож и полоснула сначала по одной толстой косе, потом по другой. Схитрила: не под корень отсекла, почти до плеч оставила. Кинула на пол в ноги Варваре: пусть хоть удавится на этих косах! На миг мелькнула непрошенная мысль, что нож княжеский острый, вон как легко косы перерезал, воткнуть его себе в грудь — и закончится все. Не будет ни позора, ни страшной казни. Ингвара только не бросить одного. Не выживет. Если бы Наран его забрал — тогда другое дело! А наверное, Ольг Бурый мальчика не оставит. Ольг все знает про него.
Но, поглядев в глаза Варвары, Лисяна четко поняла: та будет очень рада подобной развязке. Лучше для нее и не придумать даже. Нет, не доставит она врагине подобного удовольствия!
Отдала кинжал князю.
Тот снова вздохнул и приказал:
— Боярыню в темницу. Суд будем созывать и решать, что с ней делать.
Страшно было — словами не передать. Ничего в жизни Лисяна так не боялась, как быть закопанною в землю по плечи. Даже то, что Гордяна с Варварой едва ли не силой отобрали у нее одежду, оставив в исподнем, да помчались дом отцовский обыскивать и наследство делить, уже было не важно. Степнячка забилась в угол, стуча зубами. Знак княжеский не нашли, и то хлеб. Он ведь им так был нужен! Не отдаст! Лучше проглотит. Или… еще куда засунет.
Никогда Лисяна не сталкивалась с этой стороной жизни. Пока она была в положении, никто ее в подобные дела не посвещал, а после, когда Матвей перестал быть князем, и вовсе ее это все не касалось. Она никогда не ходила, как прочий люд, на лобную площадь смотреть на суд и наказания. Но знала: они есть. За воровство рубили пальцы, затем, когда пальцы кончались – и руки. За разбой с причинением увечий рвали ноздри, ставили клеймо на лоб, за нападение на дружинников или бояр, за оскорбления князя били кнутом нещадно. Смертная казнь была нечастой, только за умышленное убийство. Особо жестокая — за убийство детей или собственных родителей.
На торгу люди встречались всякие. И с рваными ноздрями, и с клеймом, и без пальцев. Про смертные казни Матвей рассказывал — без подробностей, конечно.
А теперь вот Листяну могли саму… по плечи в землю.
Поэтому она была в настоящей истерике, когда появился Наран. Вцепилась в его кафтан, завыла раненым зверем. Спасет ли ее? Можно ли еще спастись?
— Тише, маленькая, тише, — гладил он ее по плечам и волосам. — Я с тобой. Я не дам тебя в обиду.
Пальцы его растрепали волосы на затылке и нащупали спрятанный там знак. Сжались в кулак, забирая потаенное. Хорошо.
— Ты вся дрожишь, — он отстранился, стянул с себя кафтан и накинул ей на плечи. — Тебя кормили? Или голодом морят?
Она не помнила совершенно. Спроси ее, сколько прошло времени — и это не вспомнит. Воду, вроде бы, приносили. Кумган стоит в углу. Можно и умыться, и напиться.
— Волосы обрезали… За что?
— За полюбовника. Сказали, виновна, — начала приходить в себя женщина. Стало разом легче. Наран ее в обиду не даст, он обещал.
— Кто полюбовник?
— Ты.
— Славно. Жаль, что я ни сном ни духом.
— Суд будет, Наран. Меня… наверное, засудят. Больше некого ведь.
— Яромир не дурак. Разберется.
— Не дурак, — тихо сказала Лисяна. — Только я ему никто. А жена и сестра ее — близкие люди.
