– На самом деле тут сегодня кое у кого день рождения!.. – громогласно вещает он. – Это Кристина. На бабло, что вы пожертвуете, она закатит для вас вечеринку!

Счастливая девочка раскланивается перед публикой, делает книксен, улыбается как идиотка, а мои кулаки наливаются странной силой. Ярость снова вскипает во мне мучительной волной, вены гудят, но я остаюсь на месте, разжимаю ладони, глубоко вдыхаю и отстраняюсь, чтобы просто наблюдать, запоминать и никогда не мечтать о том мире, в котором меня больше нет.

– Дорогая Кристина! – Макс обращается к девочке, отступает от стены, и свет фонаря над набережной выхватывает из сумрака его лицо – осунувшееся, усталое и потерянное. Могу поклясться: мне не показалось, и надежда на миг расправляет в душе светлые крылья… Но я прекрасно осознаю, что пытаюсь себе врать: даже если Максу все это время приходилось нелегко, это ровным счетом ничего не значит.

Он кладет руку на сердце и вдохновенно продолжает:

– Я желаю тебе всегда смотреть на жизнь с позитивом и целеустремленностью. Не бойся преград, ибо только преодолевая их, мы осознаем, ради чего стоит жить. Имей много денег, но не поддавайся их соблазнам. Дари тепло и получай его взамен. – Макс замолкает и добавляет совсем тихо: – Не разменивайся по мелочам, разгляди свою единственную любовь и не упусти ее. Еще раз с днем рождения! Всех благ!

Кристина визжит и бросается на шею покачнувшегося под таким напором Макса – от удушения его спасает только преграда в виде гитары.

Под улюлюканье и аплодисменты собравшихся Кристина поворачивается к публике и, задыхаясь, пояс няет:

– Получить от него поздравление было моим заветным желанием! Пришлось раскошелиться, но я… я сейчас просто умру!..

Трясу головой – увиденное сегодня было добрым делом Макса, вследствие которого на определенную сумму пополнился счет очередного нуждающегося в помощи человека… Мне необходимо было убедить себя, что Макс легко отказался от прошлого – тогда мое будущее стало бы простым и ясным, но он не сделал этого. Мой продуманный план пошел наперекосяк, но волна облегчения расслабляет напряженные нервы – я всхлипываю и глупо моргаю.

– Кома, это проституция! – выкрикивает кто-то из зрителей. – Кома, а если бы тебе заплатил мужик?!

Люди хохочут, Макс скалится, пожимает плечами и беззлобно показывает шутнику средний палец. Измученный, бледный и жуткий Макс, которого я до помешательства люблю…

– Ладно. Поскольку поэтическим талантом я не наделен, буду развлекать вас старыми добрыми каверами чужих песен. – Макс достает из кармана джинсов медиатор и улыбается. – Ну что, пошумим?

– Пошумим, Макс! – вторит народ.

– Тогда поехали! – Завесившись от мира светлой челкой, Макс закрывает глаза, после короткого проигрыша над набережной разносится его хриплый голос.

У всех присутствующих закладывает уши, потому что слова песни Макс вырывает из себя с кровью.

Головокружение заставляет меня отставить назад руки и приложить раскрытые ладони к земле – она до боли забивается под ногти, когда я беспомощно ее загребаю.

Парень с моим отражением в зеркале, я не хотела причинять тебе боль, я надеялась, что ты никогда не сломаешься, так почему же это с тобой произошло?..

Разбитая, загнанная душа рвется из клетки ребер наружу, чтобы долететь, а если не хватит сил, добраться ползком до родной души того, кто сейчас умирает перед всеми, зажимая пальцами аккорды.

Макс, срывая голос, берет последний аккорд, сдувает с лица челку и устало смотрит на притихших в священном трепете людей – те спустя несколько долгих мгновений звенящей тишины начинают материться, хлопать и выкрикивать новые музыкальные заявки.

А меня трясет. Я должна быть там, рядом с Максом, должна привести его в чувство и прекратить наши мучения. Я должна видеть синие, бездонные, яркие глаза, удерживать ладонями его лицо и умолять смотреть только на меня, пока мир снова не обретет смысл. Должна повиснуть на его шее, изо всех сил прижимаясь к родному теплу, до обморока целовать его губы, потому что я вижу во всех и вся только его. Потому что с моим братом до сих пор происходит то же самое.

Но нам нельзя. Нас достанут из-под земли и препарируют… Пострадают ни в чем не повинные люди.

Все давно решено – меня ожидает московский интернат, Макса – его великие дела, и будущего у нас нет.

Глаза ничего не видят от слез.

В потемках нашариваю рюкзак, встаю и, спотыкаясь и путаясь в онемевших ногах, ухожу в душный, пока еще летний мрак.

* * *

Едва справившись с кодовым замком на воротах, я плетусь по вымощенной камнем дорожке к дому. Альма и Пират вьются рядом и подозрительно обнюхивают мои воняющие кошачьим кормом руки.

На подъездной дорожке стоит чужая машина – напрягаю зрение и различаю черные цифры на номере…

Это врач. С безразличием понимаю, что кое-кто допился до ручки – когда папочка больше не в силах пить, он вызывает занимающегося частной практикой нарколога, который за круглую сумму без вопросов выводит его из запоя.

Сбрасывая в коридорчике грязные убитые балетки, через темную угрюмую гостиную прохожу к лестнице наверх – в детской мне предстоит в сотый раз на нервах перепроверить содержимое верных обшарпанных чемоданов и без чьей-либо помощи выволочь их по ступенькам к порогу. Из недр дома доносятся запахи медикаментов и ужасные квакающие звуки – Настю снова выворачивает наизнанку.

Преодолев два десятка ступеней, останавливаюсь у приоткрытой двери – внутри ванной Настя, опираясь исхудавшей до состояния скелета рукой о край умывальника, вытирает полотенцем лицо и долго смотрит на свое почти неживое запотевшее отражение. Она плачет, а меня неожиданно пронзает острая жалость.

«…Говорю вам: не противься злому… Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два…» – в шутливой манере Макс часто транслировал мне непреложные истины, и одна из них сейчас почему-то всплывает в памяти.

Тихонько просачиваюсь в ванную, трогаю Настю за руку и заглядываю в лицо:

– Очень плохо, да? – Она молча кивает. – Что мне сделать, Насть?

– Я соку апельсинового хочу… – шепчет она, – и до кровати сама не дойду…

– Держись! – Я подставляю ей плечо и, поддерживая другой рукой, осторожно провожаю в комнату.

– Спасибо тебе, Даш. Правда. Спасибо, – слышу я за спиной, прежде чем плотно прикрываю тяжелую дверь.