начинает тлеть, как я тушу её об его ебучее лицо. Он начинает орать, визжать как свинья и дёргаться, а я вообще нихрена не чувствую, кроме неконтролируемой, пожирающей изнутри ярости. — Сука! Падла! Оставь меня! Тебе же хуже будет!!!

— Мне? Хуже? Ты что-то не понял…Хуже уже не будет, — отвечаю, рассматривая его лицо. Хочу, чтобы его заполнили реки крови. Хочу, чтобы он захлебнулся в них. — Ты…Пытался убить моего ребенка…

— Это она тебе сказала? Что за чушь! Я ничего такого не пытался! — оправдывается так, что заставляет меня на секунду закрыть глаза. Медленно расстёгиваю верхние пуговицы своей рубашки. Там невероятный дубак, а мне не холодно. Я демонстрирую ему след от пули, что он мне оставил.

— Твоих рук дело…Думаю, зря ты тогда не убил меня, — честно признаюсь. — Ну чё? Помрёшь мужиком? Дать тебе ничтожный шанс обосраться на глазах у твоих прихвостней?

— О чём ты вообще?

— Как о чём…Подерёмся. Ты и я. Ты же весь такой крутой. Трогал мою беззащитную женщину против её воли. Опоил её. Хватал за волосы, за руки, — скриплю зубами и раздуваю ноздри, вспоминая это. Перед глазами просто всё в красных пятнах, а у него клацает челюсть. Не то от страха, не то от холода. Посрать. — Ты, Паша…Жалкое подобие человека…Мелкий ни на что неспособный обосрыш…А когда таким дают денег и хотя бы немного власти…Получается ровно то, что я сейчас вижу перед своими глазами…

— Ну, отстегни меня, давай посмотрим, нахер, на что ты способен!

У Михи, кажется, сейчас приступ ржача случится. А я командую ему жестом, чтобы освободил этого кретина.

Едва встречаемся с ним взглядами, я выжидательно смотрю на него. Он потирает запястья и встаёт на ноги.

— Чё ты стоишь, давай… — зову, и он кидается на меня как сопливая девка. Это просто надо видеть. Высокий и неповоротливый. Сильный только с уязвимой женщиной, неспособной дать достойный отпор. Слегка поворачиваю корпус. Секунда и жёстко беру его на калган, пробивая переносицу. Ублюдок визжит. Повторное попадание по сломанному носу даёт о себе знать, и он заваливается на колени. — Это всё? Это реально всё? Паша, ну не разочаровывай меня, прежде, чем я начну вырывать тебе ногти и зубы по одному.

Едва он пытается встать, как я оглушительно приземляю его к бетонному покрытию одним ударом правой ноги и вдавливаю коленом в пол его тело.

Сжимаю кулак. Смотрю на него.

«Он так никогда не заживет… Рука — не сердце».

— Это тебя бьёт моя женщина, — наношу удар в лицо, от которого кровь брызжет в разные стороны. Вся моя свадебная белоснежная рубашка теперь покрыта алыми каплями. Как же, сука, символично. Этот брак — одна сплошная река крови! Вся моя жизнь теперь эта река.

— Это бьёт мой сын, — второй прямо в челюсть, выбивая её и глядя на то, как зубы пробивают мягкие ткани.

— А это бью я, — встаю и со всему размаху пинаю ногой в морду. Не хочу даже смотреть, что я с ним делаю. Ибо один хрен ничего не увижу. Дальше творится что-то невообразимое. Голова, шея, рёбра — в эти мгновения мне уже всё равно. Мечтаю быть дробилкой. Я не знаю, что со мной происходит, когда я один — сплошное возмездие. Перед глазами как на перемотке видится вся моя жизнь. Все плохие моменты. Все смерти. Если у меня отнимут Катю или нашего ребёнка…Я умру. Что бы было, если бы не успел? Если бы Игоря там не оказалось? Если бы этот кусок дерьма увёз её под хирургический нож. Миша пытается остановить меня, но я не могу. Мужики, прикованные рядом, если их можно так назвать, начинают верещать и умолять, чтобы их отпустили. Что они всё поняли и этого больше не повторится. А я не слушаю это. В моей голове словно белый шум. Даже хрипы и захлёбывания Паши ничего для меня не значат, пока на телефоне не раздается знакомый рингтон. Это Кир звонит. Я точно знаю, что он. Только на нём такой звонок. Вытираю свою рожу, отшатываюсь от обоссавшегося окровавленного выблядка, стряхиваю руку, которая, кажется, по локоть замарана, и поднимаю трубку, выходя на улицу. Весь горю. Весь в крови, словно купался в ней. Наверное, увидь меня сейчас та бабка из деревни, померла бы прямо здесь вместе со своим крестиком в руках.

— Решил проверить как ты, — говорит Кир, а я пытаюсь поджечь сигарету. Руки трясутся и не могу. Пока ко мне не подходит один из охранников и сам мне не подкуривает.

— Благодарю, — киваю ему. — Как Сатана. — отвечаю уже Киру.

— Я предполагал. Успел?

— Успел, братка. Тебе спасибо.

— Я всегда на чеку. Крёстный же, — смеётся он в ответ. — Дон Корлеоне, ёпту.

— Сука, бля, Кир…Ты бы меня щас видел, ты бы нихуя так не шутил…

— Успокаивайся давай… Бери себя в руки. Ещё столько всего…

— Знаю. Спасибо, что позвонил.

— Давай.

Присаживаюсь на турникет и смотрю в небо. Кажется, идёт снег. И ветра совсем нет. Так тихо. Слышу только скулёж тех охранников и больше ничего.

— Глеб Александрович, — зовёт меня Миха. — Он отключился. Чё с ним?

— Пробить лёд, притопить и подальше, поглубже. С мешком на башке и кирпичами, Миш…Чтобы рыбы потом пожрали, — отвечаю улыбчиво.

Миша кивает, а я рычу в пустоту, снова его окрикивая.

— Пристрелю сначала. Хватит с него. А тех…Снимите на видео. Припугните как следует и вывезите на пустырь. Оставь им две пары обуви, пусть сами друг друга завалят.

А я больше чем уверен, что так и будет. Ибо не люди это, а черти.

— Меня сначала на какую-нибудь хату и шмотки мне надо новые. Я к своей в таком виде не сунусь, — наказываю одному из своих, и тот следует к машине.

Я же…

Беру пистолет, совершенно равнодушно с виду, приставляю дуло ко лбу вырубленного Паши. Смотрю на него с ненавистью и нажимаю на курок.

— Сладких снов.

Внутри агония, снаружи — лёд. Никто никогда не увидит на моём лице сомнений, если речь касается семьи. Я не мог позволить ему жить. Покуда где-то рядом с