Сергей Иванович стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись к столу.

— Сегодня мы поговорим о живописи, — начал он. — Сразу скажу, что я в этой области лишь любитель, не профессионал. Но считаю, что пытаться понимать и ценить живопись очень важно для каждого. Для любого современного образованного человека это первостепенно, — сделал акцент Сергей Иванович. — Мы поговорим об одном художнике, который жил в эпоху Возрождения. Он очень известный, его влияние на искусство и культуру огромно. Его звали Питер Брейгель Старший.

У Алеши бешено заколотилось сердце: «Тот художник, на картине которого барахтающийся в воде Икар! Значит, сейчас дед обязательно расскажет про нее. Как здорово!»

Сергей Иванович поведал о биографии художника совсем немного, чтобы не утомлять. Затем он представил первую картину — «Жатву». Взял в руки альбом, открыл на нужной странице.

Перед детьми распахнулось приятного пшеничного цвета пятно, очень теплое и объемное. Сергей Иванович поведал, что картина входит в цикл, посвященный временам года, что на ней изображен сбор хлеба в жаркий летний день, и от нее веет покоем и миром. Ученики начали рассматривать изображение и затем, как учил их дед, делиться вслух своими впечатлениями. Сначала они просто описывали увиденное, обращали внимание на цвета и ощущения от них, озвучивали любые ассоциации, что приходили в голову. Затем детали. Следовало не просто перечислить то, что было изображено, но и рассказать об эмоциях и возможных мыслях персонажей, проследить между ними связи. Дети принялись рассуждать, объединены ли трудяги родственными узами и кто кому кем приходится. А потом их внимание переключилось на глубокое пшеничное море, скрывающее человека до самых плеч. Люди шли по нему, и оно послушно расступалось, будто чудо из библейского мифа об исходе израильтян из Египта, но не смыкалось за ними обратно, позволяя крестьянам ходить туда-сюда по проделанной борозде.

— Совсем как наша тропинка в тростнике, ведущая на пляж, — обратила внимание Лиза.

Пшеничное поле казалось мягким, словно перина, на которую хотелось прыгнуть с разбегу. В это золотистое море хотелось нырнуть, зарыться с головой. Никто не думал о том, что колоски могут колоться и заставлять чесаться все тело.

— Эх, побегать бы там и поиграть в прятки! — озвучил общее желание Алеша.

«Жатва» всем понравилась. Она перекликалась с дачной жизнью на «Зеленой листве», когда все семейство дружно заботилось о своей земле, как, например, весной и осенью. В сущности, пикники Глебовых на природе мало чем отличались от крестьянского обеда брейгелевских героев — те же усталость и завидный аппетит, сметавший со скатерти все без остатка.

Следующей была открыта страница альбома с «Охотниками на снегу». И обсуждение сделало новый виток. На картине было гораздо больше деталей и возможных сюжетов, равно как и детского азарта при обсуждении этого шедевра. Дети почти ахнули вслух, глаза разбежались по картинке — столько там всего было. После теплой «Жатвы» на них пахнуло зимней свежестью. Снежная панорама завораживала. Она гипнотизировала, заставляла желать броситься с ближнего холма и птицей пронестись над крышами домов и заледенелым прудом с высыпавшими на его зеркало неугомонными жителями, покружить над водяной мельницей, телегой, нагруженной хворостом, остроконечной церковью и унестись к самой высокой заснеженной горе.

Алеша вдруг представил себе эту картину с ожившими голосами людей. Она вся состояла из многоголосья, сливающаяся в птичий крик, похожий на звуки галочьей стаи. Он узнал эти голоса. Они были такими же, как тогда, когда его на санках везли в детский сад. Тогда только начинало светать. Он ехал и смотрел на деревья и выше, на небо. Там возбужденные наступлением утра галки громко приветствовали новый день.

Зима у Брейгеля всем показалась интересней лета, причем настолько, что дети в итоге почувствовали ностальгию об уютном зимнем воскресном дне, когда можно играть в снежки и кататься — хочешь, с горки на санках, лыжах или хочешь, на коньках по ледяной глади. А вообще лучше ни от чего не отказываться и так наиграться, чтобы вдруг проголодаться до самых чертиков, и хорошенько замерзнуть, и соскучиться по дому, где ждут тепло и блины. Тут все начали галдеть наперебой, предлагая, чем бы они занялись еще, будь сейчас зима, но шум оборвал Алеша.

— Можно мне сказать? — спросил он так серьезно, что Лиза и Гера тут же замолчали.

— Конечно, дорогой, говори, — сказал Сергей Иванович.

— Я подумал… Я обратил внимание, что на этой картинке…

— Репродукции, — поправил Сергей Иванович.

— Да, репродукции. Так вот, что на этой, и на «Жатве», и на той, что висит у нас в доме, художник смотрит из одной точки, откуда-то сверху с пригорка. Как будто он рисовал их все из одного места, находясь справа и чуть выше от изображения. Чем это можно объяснить?

Сергей Иванович отметил про себя, что совсем не готов к вопросам своего младшего внука. Это радовало и огорчало. Он не знал, как на эту реплику дать развернутый ответ, и лишь заметил:

— Да, действительно. Ты совершенно прав. А давайте проверим: взглянем на третью репродукцию, посмотрим, так ли там или иначе?

Он показал «Вавилонскую башню» и сам увидел, что там все абсолютно так же. Более того, теперь ему казалось, что передний план «Вавилонской башни» — это почти точь-в-точь передний план «Падения Икара» — тот же выступ над морем, а дальше, собственно, такое же море и те же корабли. Только тут с неба упал не Икар, а башня, где дело, как известно, тоже не кончилось ничем хорошим. Это стало настоящим открытием для Сергея Ивановича, за подлинную ценность которого ему еще было сложно ухватиться. Он понимал лишь одно: что это наблюдение — гораздо больше, чем вопрос экспозиции.

Впрочем, вслух обнаруженное Сергей Иванович попытался объяснить технически:

— Понимаешь, у художников есть свои излюбленные приемы, и это нормально, что иногда в картинах одного и того же мастера что-то повторяется. В этом заключается индивидуальный почерк. И потом, в каждую историческую эпоху, у каждой школы существуют свои правила и подходы, свои традиции. Молодец, что обратил на это внимание.

Однако Сергей Иванович не был доволен своим ответом, как и в прошлый раз с Икаром. И дело было даже не в том, что он не смог хорошо и полно все объяснить. Уже второй раз за не полный месяц своим любопытством Алеша неумышленно будил в нем вопросы, выходящие далеко за пределы творчества Брейгеля. Это выбивало почву из-под ног. Это его-то, кто прожил целую жизнь, вопросы десятилетнего мальчишки приводили в замешательство? «Это я его пытаюсь