Да, моя мама плакала, потому что я постригся. Единственная светлая сторона этого дня — это знать, что мне больше никогда не придется носить накладные волосы.

Тем не менее, мама пришла, как только узнала, что я в больнице.

— Привет, мама, — тихо говорю я.

— Спасибо.

Ее глаза устремляются вверх, а тело неподвижнее, чем я когда-либо видела.

— Я знаю, что не всегда облегчаю тебе жизнь, — говорю я, глядя вниз, — и недостаточно говорю тебе, как сильно тебя ценю. Ты так усердно работаешь, чтобы мы с Ксандером могли продолжать делать то, что любим.

Я встречаюсь с ней взглядом.

— Я люблю тебя, Ма.

Ее нижняя губа выпячивается и дрожит, как нервная чихуахуа.

— Элис, — говорит она и берет меня за руку.

— Возможно, я никогда не пойму, почему ты любишь хоккей. Но я понимаю, что очень люблю тебя… даже с этой прической.

Я смеюсь и притягиваю ее к себе, чтобы обнять.

— Я все еще не сижу в этой инвалидной коляске.

Мама смягчается, и мы спускаемся в вестибюль. Мама выстраивается в очередь к стойке регистрации, чтобы заполнить бумаги на выписку.

— Где Ксандер? — Спрашиваю я.

— Он был в театре на репетиции. Я позвонила ему, но его телефон был выключен.

Так что мне еще не нужно встречаться с Ксандером.

Я делаю глубокий вдох.

Это больно, но меньше, чем раньше, благодаря наркотикам, которые я принимаю.

— ЭЛИС!

Я поворачиваю.

В вестибюле с мешком со льдом, прижатым к лицу, сидит Фредди.

Первое, что я делаю, это надеваю капюшон. Про себя я неохотно благодарю свою мать за эту идеальную маскировку. Затем я отхожу от мамы как можно дальше. Если Фредди упомянет что-нибудь о Ксандере, играющем в хоккей при ней, мне конец.

Он встает и подходит ко мне. Я замечаю, что его правая рука связана. Должно быть, что-то случилось после того, как меня сбили с ног, потому что я определенно приняла на себя худшее из этого удара. Он бросает пакет со льдом на один из стульев в вестибюле, обнажая окровавленное месиво на носу, резко скошенном в одну сторону лица.

— Элис, — снова говорит он и обнимает меня. Я напрягаюсь не только потому, что он прижимается к ребрам, которые ушиб два часа назад, но и потому, что быть так близко к Фредди — все равно, что меня обнимает гигантская крыса, скользящая вокруг меня своим слизистым хвостом.

Я отталкиваюсь от него.

— Ты же знаешь, что мы расстались, да? — Я рычу.

Типичный Фредди, все еще пытающийся сделать меня своей собственностью.

Он смеется и проводит рукой по своим светлым кудрям. Я замечаю, что на концах есть немного засохшей крови.

— Мы с твоим братом немного поругались сегодня. — Он пожимает плечами.

— Как он?

— Ушибленные ребра, — шиплю я.

— Ксандер сделал это с тобой? — Я указываю на его забинтованную руку.

— Всего пара вывихнутых пальцев.

Он вздыхает и смотрит вдаль. Кажется, я знаю, кто это сделал, но надеюсь, что ошибаюсь.

— У «Соколов» есть один капитан-мудак. Впрочем, так ему и надо. Он дисквалифицирован на пять игр.

Он смеется, и мой желудок полностью опускается на пол. Хейден только что стал капитаном! Его нельзя отстранить, не сейчас. Он нужен команде.

Он нужен мне.

— Смотри, Элис. — Фредди делает шаг вперед, и я отвожу один назад, чтобы сохранить дистанцию между нами.

— Я собирался позвонить тебе.

Я едва могу смотреть на него, поэтому смотрю на маму, все еще сидящую за стойкой регистрации.

— Фредди, — бормочу я, — мне все равно. Я должна идти…

Он хватает меня за руку.

— Я уверен, что Ксандер рассказывал тебе обо мне кое-что, но это неправда. Он не знает, что видел.

Я чувствую, как моя рука дрожит, как будто я боюсь. Боюсь Фредди? Нет. Боюсь того, что он у меня отнял. Мою гордость. Доверие между моим братом и мной. Ярость кипит в моей больной груди, и мое дыхание горячее и тяжелое от этого гнева.

— Ксандер был в замешательстве. Эта девушка была моей…

— Фредди. Останавись. — Я отдергиваю руку.

— Я знаю, что сегодня ты намеренно причинил боль моему брату. Я знаю все, что ты ему сказал. Все, что ты говорил о нем.

Фредди делает шаг назад.

— Мне все равно, гей он или нет. Неважно, — говорю я, и мне все равно, что мой голос такой громкий, весь холл поворачивается к нам.

— Знаешь, что имеет значение? Твоя поврежденная рука. Хочешь знать, почему?

Он качает головой, но я продолжаю.

— Может быть, это вылечит. Может быть, это не так. Может быть, тебе просто будет немного больно каждый раз, когда ты держишь клюшку, или, может быть, твой выстрел будет всего на дюйм. Но это большое дело для такого посредственного игрока, как ты. Может быть, теперь твои удары не будут такими сильными. Может быть, «Ледяные Волки» поймут, что им не нужен в их команде такой коварный, подрывной, мудак, как ты.

Впервые в жизни он молчит.

— А может и нет. — Я пожимаю плечами.

— Но я знаю, что мне не нужно твое коварное, подрывающее мудацкое «я» рядом со мной или моим братом. Оставь нас в покое, и, возможно, твоя следующая поездка в Чикаго не будет проведена в отделении неотложной помощи.

Он отступает, но ударяется о кресло в вестибюле. Я вижу, что он пытается придумать, что сказать мне в ответ, но, судя по пораженному выражению его лица, в его голове ничего не происходит.

Кто-то появляется позади меня, и я чувствую, как рука сжимает мое плечо.

— Готов аидти, милая?

Я поворачиваюсь и улыбаюсь маме.

— Ага.

— О, привет, Гален! — Моя мама сияет.

— Так приятно снова тебя видеть!

Он кивает и запинается:

— Привет, Р-Розалин.

— О, Гален, посмотри на себя! Твое красивое лицо… испорчено! — Она обнимает меня и притягивает к себе.

— Сегодня была тяжелая ночь. Наша бедная Элис играла в своей женской лиге и ударилась о доску и ушибла себе ребра. Она сказала мне, что это даже разбило стекло!

Я перестаю дышать. Я даже не могу пошевелиться.

Фредди тоже не двигается. Во всяком случае, не его тело. Но его глаза оживают, глядя на меня с болезненным пониманием.

Мама продолжает болтать о предстоящем «Ледяном» балу, о том, какой милой парой мы были, о ее новой благотворительной организации, но все это не имеет значения. Все, что имеет значение, — это взгляд, которым он на меня смотрит.

Я думала, что выиграла. Я думала, что получила