Шрифт:
Закладка:
— Мы слушаем лекцию по отечественному автомобилестроению? — поморщился Чекалин. — И ничего не копия, итальянский «Фиат» совсем другой.
— Как скажешь, — пожал плечами Чайкин. — А лекция — об умении этой дамы найти свое место в жизни даже в глубокой провинции. У нее, очевидно, неплохие связи. В общем, она оставила машину на стоянке за домом, вошла в подъезд. Она действительно живет в этом доме. Я пошел за ней. Дверь, к счастью, не скрипучая. Дама была не в себе — очень расстроена, двигалась неуверенно. Но это и понятно. Довел я ее до квартиры на третьем этаже, постоял внизу… Теперь к другим новостям, — Чайкин свысока оглядел аудиторию. — Знаете, кто у нее муж?
— Нетребин, — усмехнулся Павел.
— Ты знал, — разочарованно протянул Борис.
— Не знал. Но видел бы ты свою загадочную физиономию. Итак, становится интересно. Фигурант Нетребин, явно имеющий отношение к мошенничеству на автобазе, и его начальственная супруга, льющая слезы на могиле нашего Микульчина…
— Сумбур какой-то, — передернул плечами Максимов. — А как ты узнал, что она жена Нетребина?
— Вошла в квартиру. Он: «Что-то ты рано, дорогая. Обычно совсем поздно приходишь». Голос фигуранта, слава богу, я запомнил. «Голова разболелась, — оправдалась Крушинская, — чувствую себя отвратительно. У нас есть таблетки от головной боли?» А она и впрямь ужасно выглядела. А также, могу поспорить, она не стала докладывать мужу о своей поездке на кладбище. Причина, думается, ясна. Хотя все это как-то причудливо… Я поднялся к их двери, послушал, о чем они говорят. Нетребин прыгал вокруг супруги, сетовал: дескать, не бережешь себя, дорогая, работаешь, не покладая рук, так можешь окончательно подорвать свое драгоценное здоровье. Укладывал ее на диван, что-то ворковал. Обнаружил, что нет таблеток от головы, но аптека в соседнем доме, выскочил из квартиры, как пробка из шампанского, побежал, полуодетый, в аптеку. Я едва успел на верхнюю площадку запрыгнуть. Выждал чуток, пошел вниз, чтобы с Нетребиным не столкнуться. Прошел мимо их двери — и вниз. Слышу, за спиной дверь открывается. Почуяла, знать, или в глазок смотрела. Стоим такие, смотрим друг на дружку. — Чайкин передернул плечами. — Оба, наверное, стали краснее пожарной машины… Так и знала, говорит, что не отстанете, выслеживать будете. Надеюсь, хватит у вас деликатности не трепать эту историю на всех углах? Пусть, мол, твой давешний спутник — как там его, старший лейтенант Болдин — завтра в половине девятого утра подходит в центральный парк к памятнику Ленина. Вот с ним она поговорит. А я для нее ни рылом, ни возрастом не вышел. Ладно, мы не гордые.
— То есть без меня меня женили, — усмехнулся Болдин. — Хорошо, мы тоже не гордые, сходим.
— Осторожнее там, — проворчал Максимов. — Дама непростая, устроит нам всем Варфоломеевскую ночь.
— А ты что, гугенот? — хихикнул Чайкин.
— Чего? — насупился Максимов.
— Не устроит, — возразил Павел. — Начнет шуметь — вскроется то, что она усиленно хочет скрыть. Как узнал, что она — именно Крушинская? Получается, фамилии у супругов разные?
— Рядовое дело, — пожал плечами Борис. — Ну, не захотелось ей быть Нетребиной. Через черточку тоже не захотела: как какой-нибудь Мамин-Сибиряк, Соловьев-Седой, или… Бендер-Задунайский. Соседка сверху спускалась — ну, Крушинская быстро и испарилась, дверь захлопнула. Я соседку внизу догнал: кто, мол, в той квартире проживает? Та: как, вы не знаете? Мария Александровна Крушинская, большой человек в партийной иерархии города, второй секретарь. А муж — зам чего-то на автопредприятии. Дочь еще есть, но уже взрослая, улетела из семейного гнезда…
Утро было пасмурное, тучи закрыли солнце. Дождь пролился ночью, блестели лужи. На плече основателя первого в мире социалистического государства сидел облезлый голубь. В парке практически никого не было — утро рабочего дня, трудилась вся страна, выполняя и перевыполняя план.
Женщина в косынке и сером добротном плаще сидела на скамье, стиснув колени, и что-то писала ручкой в блокноте. Подняла голову. Лицо было хмурое, недовольное. О «вчерашнем» напоминали лишь немного воспаленные глаза.
— А, это вы… — Она задумалась, стоит ли предложить присесть рядом с ней, неохотно кивнула: присаживайтесь. — Я Крушинская Мария Александровна, если вы еще не знаете.
— Знаю, Мария Александровна. — Павел присел на край лавочки. — Можете не предупреждать насчет конфиденциальности, я все понимаю. И насчет карательных мер и всего того, что вы можете. Нас интересуют только обстоятельства гибели Микульчина. Все остальное дальше следственной группы не уйдет.
— Вы уверены? — глаза партийной дамы сузились.
— Убежден. Вы что-то хотели рассказать?
Она начала не сразу — примеривалась к собеседнику, словно прощупывала его невидимыми пальчиками.
— Вы не похожи на местного, старший лейтенант Болдин.
— Я не местный, Мария Александровна, переведен из Москвы — как вы уже догадываетесь, не за добропорядочное поведение. Перед вами не столп нравственности, но человек, отвечающий за свои слова и поступки. Может, от этого вам станет легче?
От этого и вправду стало легче. Куда проще разговаривать с тем, кто тебя понимает! История стара, как мир, ничего нового — Павел даже почувствовал разочарование, он рассчитывал на что-то большее. Не всегда Мария Александровна была надменной и неприступной. В прежние времена и весила меньше, и с легкомысленностью все было в порядке. Но всегда была проводником ленинских идей и идеологически чиста (при этом собеседница ненароком покосилась на голубя на плече вождя пролетариата). И лишнего себе не позволяла. То, что случилось, стало сущим кошмаром.
До «Жигулей» ездила на «Москвиче» — это было шесть лет назад. Машина сломалась за пределами городской черты. Мимо проезжал капитан Микульчин. Тогда еще здоровый, подтянутый — и уже капитан. Остановился, покопался в моторе — и все заработало. Что произошло между мужчиной и женщиной? Не искра, а целый разряд с треском и пламенем. Микульчин — примерный семьянин, глубоко порядочный человек, она — из той же области. Потянуло друг к другу, влюбились, как дети. Встречались по каким-то углам, на непонятных квартирах, жутко рисковали. Обоим было стыдно, понимали, что ни к чему хорошему эта связь не приведет. А остановиться не могли. Пытались пару раз — не вышло.
За карьеру Мария Александровна тоже боялась, но любовная связь была сильнее. Микульчин мучился, чувствовал себя виноватым перед женой, перед сыном, которому едва исполнилось шесть, разрывался на два фронта. Супруга, может, и подозревала, но помалкивала. На фоне стресса развилась и обострилась его язва. Мария Александровна пошла на повышение — выросла из
