Алишер родился в вырос в таджикском кишлаке, сродни тем, какие видел Мухамадиев здесь, в Афганистане: природа была та же, обычаи и язык – похожие.

Алишер честно отпахал два года. Он был хорошим солдатом: когда надо – убивал, друзьям – помогал, командиров слушался.

За все время, проведенное здесь, никто и никогда не упрекнул Мухамадиева в трусости. Может быть, иногда говорили, что бывает мягок. Но это те, кто не понимал Афгана, не знал его законов и не мог по-настоящему разобраться, кто в самом деле настоящий враг. На духов у Алишера был острый нюх. Почти сразу он мог сказать, кто перед ним: мирный или дух. С последними Мухамадиев расправлялся жестоко и всегда сам. На то она и война. На то он и Восток.

Порой Алишера бесила тупость афганцев. Они не хотели никак признать, что живут плохо, совсем не так, как люди в Таджикистане. Нищета крестьян ужасала Мухамадиева: зимой ходят босыми или в рваных калошах, света нет, вода – из грязных речушек, соль, мука, сахар – в пригоршнях унести можно, дети в школу не ходят, врачей нет, болезней вокруг – не сосчитать… И Алишер не раз благодарил про себя советскую власть, которая избавила его от таких мучений. Он из себя выходил, когда старики согласно кивали головами, вдумываясь в его рассказы о жизни Союза, но стремления к подобному не высказывали. Мухамадиев жалел этих людей: тупые, забитые, серые, еще не понимают, что им только добра хотят.

Друзья уходили все дальше, оглядываясь назад. И каждый раз, когда Мухамадиев видел оборачивающуюся фигуру, он разражался проклятиями в адрес лейтенанта, и кровь все больше заливала подбородок.

С Ваней Клеткиным они одного призыва. Сколько вместе пришлось хлебнуть? И дембеля их били; и с духами они воевали; и на перевалах мерзли; и каждую тропочку в своей зоне ответственности знают.

Алишер вздохнул, сложил ладошки перед лицом, прошептал что-то, закрыв глаза, и побежал вперед.

Баранов с Демеевым в бинокли следили за людьми, подбирающимися к кишлаку. Оставалось совсем чуть-чуть, когда из домов дружно ударил негромкий залп.

– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – сказал разведчик.

Лицо Демеева приняло скорбное выражение, но в душе он, отмщенный, хохотал.

Мухамадиев, взмахнув руками, рухнул ниц. Заныла и онемела щека. Алишер был готов к нападению, поэтому упал, как только услышал первый выстрел.

Чуть впереди лежал Стрекозов с огромной дырой в голове. Ваня, подвернув ногу под себя, вытянулся на земле без движения, ухватив лапищей ствол пулемета. Рация накрыла голову Локтионова. Серега стонал, и левая рука тянулась к животу, из которого бежала кровь.

Выстрел. Локтионов дернулся, и рука замерла. Абрамцев и Сироткин были тоже мертвы.

Из канавы, которая протянулась метрах в четырех от убитых, показалась голова. Затем, подождав немного, человек выбрался наверх и, пригнувшись, побежал к Стрекозову. За ним поспешил другой афганец, в жилете, широченных штанах и с русской винтовкой, которую он держал наперевес.

Когда они приблизились вплотную к Мухамадиеву, Алишер незаметно разжал руку, в которой лежала ребристая граната уже без кольца.

Девяносто два человека вошли в кишлак, предварительно обстреляв его из гранатометов, крупнокалиберных пулеметов, агээсов, установленных на бэтээрах, и автоматов.

Духов в кишлаке не было. Повешенные с площади исчезли.

Через полчаса Гарахана пылала. Сжигали все, что горело. Швыряли гранаты во все норы и щели. Крошили очередями стены, двери, ворота.

Мстили за погибших товарищей.