Шрифт:
Закладка:
Вскоре вокруг стали шептаться, что неведомый денщик – это Иван Орлов. Он в то время находился в заграничной поездке по поручению Петра. Вернувшись, Иван Михайлович был неприятно поражен распространяемыми про него сплетнями и немедленно отправился во дворец Екатерины, где, бросившись в ноги царицы, заявил о полной своей невиновности. Клубок слухов стали разматывать и вышли на Марию Гамильтон. Фрейлина поначалу все отрицала, но после избиения по приказу Екатерины призналась в распространении клеветы.
Гамильтон бросили в тюрьму, где ей предстояло ждать решения своей участи. На защиту со стороны царя рассчитывать не приходилось: государь в то время был полностью погружен в расследование дела об измене царевича Алексея.
Тем не менее, когда 12 марта 1718 года в домике Гамильтон в Преображенском производился обыск, Петр самолично на нем присутствовал. Следователи нашли в комнате «алмазные и протчие вещи ее величества». Среди них были, например, платья Екатерины.
Для дальнейшего дознания Ивана Орлова и Марию Гамильтон переправили из Москвы в Петербург. Бывшие возлюбленные стали первыми узниками недавно возведенной Петропавловской крепости. К ним применили допрос с пристрастием, во время которого Петр приказал «кнута не жалеть».
Ничего нового следователям узнать не удалось. «Дело о девке Гамонтовой» сдвинулось с мертвой точки лишь после того, как допросили горничную Катерину Терповскую, поведавшую о злодейском поступке Марии по отношению к собственному младенцу.
До июня Мария находилась в тюрьме в крайне тяжелых условиях, регулярно подвергалась разного рода унижениям. В конце концов «комнатная девица» призналась во всех грехах.
От нее также требовали дать показания против Ивана Орлова, но здесь петровские следователи столкнулись с железной волей Марии: даже под пытками она заявила, что ее возлюбленный ни в чем не виноват и ничего не знал о совершаемых ею злодействах.
В ноябре 1718 года материалы «Дела Марии Гамонтовой» легли на стол к Петру I. Царь внимательно ознакомился с документами и вынес приговор:
«Девку Марью Гамонтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от него брюхата трижды и двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое душегубство, также она же у царицы государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые (червонцы), в чем она с двух розысков повинилась, казнить смертию. А Ивана Орлова свободить, понеже он о том, что девка Мария Гамонтова была от него брюхата и вышеписанное душегубство детям своим чинила, и как алмазные вещи и золотые крала, не ведал – о чем она, девка, с розыску показала имянно».
Горничную Терповскую признали сообщницей и приговорили к наказанию кнутом и ссылке на прядильный двор.
Увидев, какой оборот приняло дело, царица Екатерина I начала заступаться за Гамильтон перед Петром, но он был непоколебим. Есть версия, что такая настойчивость государя оправдывалась тем, что новорожденные Гамильтон вполне могли быть его детьми.
Преступление по тем временам было крайне тяжелым: в государстве велась политика, направленная на защиту незаконнорожденных малышей. В 1715 году Петр подписал указ о защите детей и основании приютов, куда заблудшие мамаши могли подбрасывать своих чад. В 1717 году, когда Гамильтон родила последнего ребенка, такие приюты уже работали.
Томящейся в Петропавловской крепости узнице 13 марта 1719 года сообщили, что завтра ее казнят. Женщина приняла весть смиренно, лишь попросила привезти в тюрьму ее лучшее белое платье и черные ленточки. 14 марта красавицу-фрейлину повели к эшафоту.
Вот как описал казнь французский историк Жан-Бенуа Шерер:
«Когда топор сделал свое дело, царь возвратился, поднял упавшую в грязь окровавленную голову и спокойно начал читать лекцию по анатомии, называя присутствовавшим все затронутые топором органы и настаивая на рассечении позвоночника. Окончив, он прикоснулся губами к побледневшим устам, которые некогда покрывал совсем иными поцелуями, бросил голову Марии, перекрестился и удалился».
Денщика Орлова признали невиновным и освободили. Решающую роль в его судьбе сыграло невероятное упорство Марии, отказавшейся давать показания против любимого. Позднее Иван Михайлович дослужился до поручика гвардии.
По чьему-то приказу (возможно, Петра I), голова Марии Гамильтон была заспиртована в большой банке и хранилась в Кунсткамере.
В конце XVIII века Екатерина II, узнав о большом расходе спирта Российской академией наук, приказала избавиться от части экспонатов. Прибывший в Кунсткамеру гробовщик забрал банку с головой «комнатной девицы» Гамильтон и закопал ее где-то на территории Петропавловской крепости…
Генеральша поневоле
Когда Анна увидела жениха, приведенного в дом папенькой, то едва не лишилась чувств. Это был седой, морщинистый старик в генеральском мундире, с покрытым шрамами лицом и совершенно нестерпимой ухмылкой на губах.
«Ну-ну, аж покачнулась от счастья, – сказал папенька, подливая гостю вина. – Иди к себе, Анна».
Не чуя под собой ног, девушка направилась в свою комнатку, где, упав на постель вниз лицом, разрыдалась.
Ей предстояло стать генеральшей. Генеральшей поневоле.
Анна родилась 22 февраля 1800 года в Орле в семье состоятельного полтавского помещика, по совместительству надворного советника Петра Марковича Полторацкого. Мама – Екатерина Ивановна Полторацкая, в девичестве Вульф, – была женщина мягкая, добрая, но очень болезненная и робкая, особенно рядом с деспотичным мужем.
В усадьбе деда по материнской линии, орловского губернатора Ивана Петровича Вульфа, Анна прожила недолго. Ее родители перебрались в уездный город Лубны на Полтавщине. Именно там и прошло детство Анны.
Когда Анне исполнилось 16 лет, ее стали вывозить в свет. Красивая, стройная, свежая девушка наделала фурора среди полтавского дворянства. Однако отец Анны предпочел сам распорядиться ее судьбой. Папá пригласил в дом жениха – генерала, героя наполеоновских войн Ермолая Федоровича Керна, которому на тот момент было за 50.
Девушке генерал совершенно не понравился – старый, с многочисленными шрамами от ранений, до невозможности консервативный и, как позднее выразился Пушкин, «он чином от ума избавлен». Юной, живой, начитанной девушке было совершенно не о чем говорить с недалеким Ермолаем Федоровичем.
Но «цветок Полтавщины», как в шутку
