— Павел Васильевич, обижаете! Я что, похож на балаболку? Ну, мощности у нас пока что маловаты. Ту же «Настасью» бригада делает за неделю, все же вручную. Потому и продаем ее по записи. Все можно посмотреть, проверить.

Он и был похож на балаболку, но мебель делал классную.

— Если все так, как вы сказали, мы подпишем договор и станем дистрибьютором вашей фабрики, то есть будем продавать вашу продукцию как на внутреннем, так и на внешнем рынке. Только мы. Второй момент. Мы обязуемся вкладывать средства в расширение производства, которое более всего зарекомендовало себя на рынке. Это подразумевает превращение фабрики и фирмы в единый холдинг… со временем, разумеется.

— То есть вы сами станете хозяйничать у нас? — растерянно спросил Осинский.

— Нет. Это дело будущего, все зависит от наших с вами успехов. А что касается фабрики — вы потом вправе диктовать любые условия для себя, коллектива. Мы просто будем работать единым организмом, вы делаете — мы продаем. Мы знаем, что, где и как подкорректировать в производстве, вы умеете работать и прислушиваться к компетентному мнению, вместе мы сила.

— Да? Я в общем-то не возражаю.

— Отлично. Сейчас придет Елена Владимировна, генеральный менеджер, обговорим условия нашей сделки. Кстати, она — Булыгина.

— Родственница? Так вы работаете вместе с «Центурионом»? — с изумлением спросил Осинский.

— Жена. И мы работаем порознь.

Лена вошла в кабинет, остановилась у стола, мельком оценив внешность посетителя. Он произвел на нее такое же впечатление, как и на Самарина.

— Посмотри на коллекцию, Лена, — сказал Самарин, придвигая ей стопку фотографий. — Обрати внимание на цены, они там фломастером написаны.

Она внимательно посмотрела фотографии, взглянула на Осинского, он услужливо поклонился и уставился на нее, ожидая вердикта столь значительной в его понимании дамы — пусть эта фирма и не работает вместе с «Центурионом», но ведь она жена самого Булыгина!

— Если это верно… Я думаю, нам стоит сотрудничать с фабрикой «Красно дерево», — уверенно сказала Лена.

Хотела сказать другое. Что-то вроде: «Если это не блеф, то мы имеем золотую жилу, которую нужно разрабатывать». Но годы, проведенные в бизнесе, научили ее скрывать эмоции.

— Я рад. что наши мнения совпадают, — сказал Самарин. — Ты должна заключить с Валентином Семеновичем договор о намерениях — это раз. Второе — ты сама выезжаешь сегодня же в Тверь, возьми с собой Машу, проверите все на месте. Вплоть до посещения тех квартир, где мебель уже стоит. Чем больше их посетите, тем лучше. Завтра жду твоего подробного резюме, если оно будет положительным, проинформируй Валентина Семеновича, что завтра же подошлем полноценный договор о сотрудничестве.

— Мне с вами так приятно, так приятно… — взволнованно затараторил Осинский. — Я звонил господину Булыгину, там даже и разговаривать со мной не захотели, а вы… Такие энергичные… Леночка — извините, Елена Владимировна… Я готов показать вам прекрасный город Тверь и нашу фабрику, все сами увидите, сами поймете, так сказать. В моей «Волге» есть место и для вас, и для уважаемых сотрудников ваших.

— Спасибо, Валентин Семенович, я поеду на своей машине. Пойдемте в мой кабинет, подпишем договор о намерениях.

— То есть… простите, Павел Васильевич, это означает, что лично вы будете продавать нашу мебель? Вы согласны?

— Не только продавать, но и рекламировать, и всячески в продвигать на рынок с тем, чтобы фабрика получала максимальную прибыль, производство расширялось, а сотрудники получали такую зарплату, которая заставит их дорожить своим местом.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал Осинский. — А фирма Булыгина и разговаривать со мной не захотела…

— Пойдемте, Валентин Семенович, — с улыбкой сказала Лена.

Она взяла Осинского под руку и повел к двери. Уводила фабриканта из кабинета босса с улыбкой, и вряд ли кто мог понять причину этой улыбки. А Лена радовалась просто фразе Самарина, что в Тверь с ней должна поехать Маша Силкина. Не симпатичный парень Гена Павлович, а именно Маша. Выходит, подсознательно оберегал ее, даже ревновал. Паша? Ну как же приятно было об этом думать!

Пустая квартира, холодная мебель, никого рядом… Куда он вернулся? Была красивая, уютная квартира на Тверской-Ямской, три комнаты — спальня, детская и гостиная.

Полгода назад купил, отремонтировал, обставил… Почти все свои сбережения угрожал, сложный обмен провел, тысяч сто выиграл, но сколько радости было! Сколько друзей собралось на новоселье, пили, смеялись, дурачились…

Все это осталось где-то далеко, даже не верилось, что он был счастлив здесь, и ярко светили люстры в гостиной, и лампа на тумбочке в спальне создавала возбуждающий полумрак, и в детской звучал звонкий смех дочки Ксюши… Нет, не верилось, что все это было в пустой, неожиданно огромной квартире. Может, в какой другой и не с ним?

А еще и погода мерзкая, не то дождь, не то снег на улице… В Испании днем светило солнце, плюс пятнадцать — семнадцать, а здесь нулевая температура, мрачные тучи над Москвой и тоска, страшная тоска в душе. А где сейчас она, Габи? Наверное, в морге. Да нет, в моргe просто тело, ее красивое тело, а сама она где? Слезы текли по щекам, и водка, купленная в «дьюти фри», не помогала, а только усугубляла его страдания.

В аэропорту Барселоны и в полете он сдерживал себя, но теперь, вернувшись в свою квартиру, не мог и не хотел сдерживать слезы. Водка, соленые огурцы, которые купил возле метро у бабуси… И слезы.

О том, что именно сегодня он вернулся в Москву, знали, похоже, многие. Но звонили только те, кто чего-то хотел от него, а друзья, которых заметно поубавилось в последнее время, как и перед отлетом в Испанию, не торопились набирать номер его телефона.

— Да, — сказал он, ввяз трубку радиотелефона, лежавшую на кухонном столе. — Самарин, слушаю.

— Это Женя, — холодным голосом сказала жена.