знак Всевидящего. Хороший меч, добротный и надежный, с отличным балансом, похожий меч был у Клето и я знал, на что способна такая железяка в умелых руках. Но для меня он был слишком тяжел, я из-за своих сил и роста был более привычным к легким мечам. Но оставлять его сейчас было нельзя, у цирковых почти нет оружия. Пара легких луков с которыми они иногда охотились на мелкую дичь, кривой арбалет в руках Диди да топор у Харви, вот и все. Так что такой меч будет очень даже кстати. Шикнув на Вивьен, чтобы не вздумала высовываться из повозки, я поспешил потянуть ее к остальным.

Бандиты все же решили высунуться, потому что мы почти все уже забились между повозками, на земле лежали лишь несчастные кому не повезло умереть в первые моменты атаки. Да кричали лежавшие на земле раненные. И пара наших девушек, прикованные ледяными оковами страха к месту. Подтолкнув повозку и передав меч, я выхватил свой привычный скимитар и поспешил за последним вагончиком. Они со смехом бегали за отделившимися перепуганными женщинами. Вот и сейчас, троица схватила нашу гадалку Адель, повалив ее на смеясь и ругаясь они ее связывали. Вернее двое связывали, попутно лапая ее и разрывая одежду. Она лишь плакала и кричала, пытаясь отбиваться, а третий бандит с бородой заросшей по самые глаза увидел меня бегущего к ним осклабился тупой обезьяньей улыбкой во весь рот полный желтых гнилых зубов — понять ее смысл было предельно просто, и торопливо направился ко мне навстречу.

Он видел перед собой небольшого подростка среди паникующих женщин, деревенского бедняка. И решил развлечься, поиграв со мной. Состроив страшную гримасу, выпучив глаза и перекидывая свой свинокол из руки в руку. Зазнавшийся кусок мяса, в иных обстоятельствах я бы с ним конечно поиграл, но я был слишком зол, да и времени у меня не было. Сделав обманный шаг влево затем вправо я с размаху отрубил ему кисть вместе с его оружием, улыбнувшись в его в расширенные от шока глаза. В отражении этих двух бледно голубоватых словно стекло на солнце глаз я снова увидел, то улыбающееся животное. Я давно заметил, вступая в драку, мое лицо непроизвольно расплывалось в хищном, кровожадном оскале существа в котором от человека почти ничего не остается, и глаза. Абсолютно мертвые, больше механические чем живые, они напоминали черное словно зеркало из тьмы буркалы глаз драков, что в изобилии обитали в водах залива Райлегга.

Удивление, боль, страх смешали в гремучую смесь, тесно переплетясь и сменяя друг друга, все это отразилось на его лице. Он схватился целой рукой за обрубок и набрал побольше воздуха чтобы заорать. Но я не дал ему это сделать одним движением разрубая ему ребра вместе с сердце подныривая по обрубок руки. Обрывая жизнь неудачливого разбойника на корню, тихий звон лопнувшей струны жизни был мне наградой. Я сделал это не останавливаясь, просто пробегая мимо него, к двум оставшимся любителям избивать связанных женщин. Их удел запугивать и издеваться над сломленными жертвами. А сражаться они не умели, один так увлекся, сидя на бедной Адель, что даже не повернулся на окрик своего товарища. Он понял, что что-то не так, когда забулькал кровью, от вылезшего через горло клинка. Его дружок сдох так же быстро, сумев отразить только один выпад. Они все были больше меня, но грузные и неповоротливые словно коровы. Это были лесные разбойники, их удел грабить и убивать запуганных и неспособных дать сдачи людей. А сражаться они не могли, я с ними не церемонился налетев словно матерый волк на стаю собак, лишь кровь летела на мокрую землю и листья. Но их было много, и у них были арбалеты, а нас мало и куча перепуганных женщин и детей.

— Давай Адель быстрее, не бойся, я не дам тебя в обиду. — Я подал ей руку и потащил к последнему вагончику, на ходу зарубив еще один кричащий кусок мяса в попытке нас запугать. Но я не чувствую страха, да и сам могу вполне успешно кого угодно запугать.

Запихнув ее в вагончик в котором оказались двое детей я потащил под уздцы лошадь вперед, к остальной группе. Наши уже отстегнули лошадей отпустив их на дорогу, если выживем заберем, если нет, они нам уже не понадобятся. И спешно скрепляли между собой вагончики в неполный круг, заваливая барахлом пространство под ними, скидывая туда деревянные щиты, что служили кроватями, подпирая их сундуками. Наша повозка была последней, и я с трудом ее довел, в круп лошади воткнулся болт, и она хромала от боли, не желая идти.

Уже совсем под конец, когда обрубили ремни упряжи, что крепила повозку с лошадью и заводили ее в круг, где жали к друг другу словно пингвины перепуганные люди. На дорогу выбежал еще один из нападавших разрядив свой арбалет точно в небольшую щель. Я видел его, и видел его ухмыляющуюся рожу. Видел этот летящий острый кусок металла надетый на деревянное древко. Я был самый первый у входа, прикрывая женщин. Я предупреждающе вскрикнул и инстинктивно отклонился, уходя с траектории выстрела. На мой вскрик оглянулась Стефия, она из-за поврежденной ноги не смогла быстро отойти, и этот болт вошел ей прямо в грудину. Пробив грудную клетку.

Быстро заблокировав эту щель чем могли, мы скрепили между собой вагончики цепью, чтобы их не растащили по сторонам. И я бросился к ней, упав на колени в грязь осматривая рану. Стоя на коленях в липкой, мокрой от дождя и вязкой от крови земле, я ощущал, как она пропитывает мои штаны. Рана была очень плоха, я совершенно ничем не мог помочь ей, арбалетный болт пробил легкое и задел позвоночник, и она захлебывалась своей кровью, больше не имея возможности пошевелить ни рукой ни ногой.

Она умирала.

Мне нравилась Стефия, ее безграничный оптимизм и неунывающий характер, превосходный голос. Она была душой этого бродячего цирка, аккомпанируя им при выступлениях и развлекая по вечерам. Мне было ее искренне жаль. А жалость — разновидность любви, которая ничего не требует взамен и потому является своего рода молитвой. А по усопшему всегда надо помолиться. Замолкнувшее сердце, застывший купол недышащей груди, оплывшие свечи глаз требуют молитвы. Каждый умерший — это разрушенный храм, и, глядя на него, мы должны пожалеть его и помолиться за него. Она умерла у меня на руках. Я стоял на коленях над ней, прося Налиру о милосердии. В моих руках была треснувшая драгоценная ваза, из которой вытекло самое дорогое что есть в этом мире — жизнь.

Оказалось, что это был лишь передовой отряд более крупной банды. Они послали весть остальным и заблокировали своих жертв. Поэтому они так спокойно дали нам встать в круг, им было совершенно на это плевать. Но самое интересное, что когда прибыли остальные выяснилось, что главный у них оказался костеродный. Наш рыцарь сир Эдгар натурально плевался грозя всеми карами стоящему недалеко разодетому словно попугай мужику. А тому было плевать на угрозы, он раздавал команды. Чтобы все быстро собирали и приказал начать штурм нашей небольшой самодельной крепости.

Следующие мгновенья я плохо помню, они словно смазались, я только и делал что колол, резал и отбивал атаки, оттаскивал раненых и помогал как мог. Но мы проигрывали, нас было мало, Сир Эдгар был как волнорез, стоя в проходе, орудуя своим тяжелым мечом. Слева от него стоял Харви взяв меч погибшего оруженосца, а справа Армин с трофейным копьем. Они соорудили что-то вроде баррикады отодрав бочину от вагончика и отбивались стоя за ней. Я метался по всему периметру, штопая дыры. Они лезли как тараканы ото всюду, снизу разбирая наши перегородки и забирались наверх. Когда меня ранили я даже не понял, только ощутил, что по левой руке стекает кровь. Наши девушки взяли луки и как могли отстреливались. Диди помогал им с арбалетом до того пока его не ранили, теперь он лежал заливая своей кровью землю. Но так или иначе это была обреченная драка, мы умирали. Один за другим выпадая из обоймы. Я точно это знал, треньканье рвущихся нитей связывающих душу с телом не могло врать.

Во мне нарастала злость, я был словно закрытая бочка с водой на большом огне. И эта кипящая злость грозила вырваться, превращаясь в раскаленную, мерцающая ярость. Я видел перед собой лишь смазанные пятна лиц