меня знает, очень высокого мнения обо мне, но ведь мало кто меня знает. А вот вы, Эде, когда-нибудь поедете в Стокгольм, помяните мое слово; вам, Брунауэру и Эммету полагается именно эта награда за предложенный перед войной метод БЭТ. Это великое достижение.

Они подошли к развилке. Лео выбрал левую дорожку, и Теллер, естественно, пошел с ним. Он никогда не говорил никому, кроме Мичи, о надежде когда-нибудь получить Нобелевскую премию за эту работу, но БЭТ действительно очень высоко оценивали в научном мире, хотя, как часто говорил себе Теллер, по справедливости этот метод должен называться ТБЭ; его роль тут была, пожалуй, даже существеннее, чем в открытии эффекта Теллера – Яна.

– Но если вы будете вести исследования этой бомбы на принципе синтеза, – продолжал Силард, – то с какой целью?

– Естественно, ради мира. Это настолько ужасное оружие, что не может быть даже и речи о его применении.

– Вот именно! Целью Оппенгеймера было применение его бомбы. Что он говорил, когда запретил вам распространить мою петицию? Нет, нет, не надо, не отвечайте, я помню, что вы мне тогда написали. Он говорил, что решение нужно оставить политикам, что ученым не пристало лезть в эти вопросы и что самые серьезные проблемы следует доверить правительственным мудрецам.

Теллер кивнул, живо припомнив тот разговор: Оппи, со своим обычным обаянием, заявил, что, по его мнению, ученым не подобает использовать тот престиж, которым они могут обладать, в качестве платформы для политических заявлений. Он в ярких выражениях говорил о глубокой озабоченности, тщательности и мудрости, с которыми такие вопросы решаются в Вашингтоне. «Наша судьба, – сказал он, – вверена лучшим, самым добросовестным людям нашей нации, располагающим информацией, которой нет у нас».

– Да, – согласился Эдвард. – Простите, Лео, но он говорил очень убедительно.

– Это он умеет. Но говорил ли он вам, что состоит в Научном отделе Временного комитета по атомной энергии?

У Теллера оборвалось сердце.

– Что?

– А говорил он вам, что шестнадцатого июня – прямо перед тем, как вы в Лос-Аламосе показали ему мою петицию! – он написал от имени этого отдела доклад, который пошел прямо к президенту Трумэну, где рекомендовалось сбросить бомбу на Японию без предупреждения?

Теллер почувствовал едкий комок в горле:

– В первый раз слышу.

– Но это правда. Ферми, тоже состоящий в Научном отделе вместе с Комптоном и Лоуренсом, показал мне копию этого доклада и подтвердил, что его автор – Оппенгеймер.

Впереди оказалась деревянная скамейка; краска с нее почти полностью облезла от непогоды. Силард опустился на нее, жестом предложил Теллеру присоединиться к нему, извлек из внутреннего кармана пачку сложенных листов, расправил ее, вынул последний и вручил Теллеру.

– Взгляните на подчеркнутый абзац.

Теллер тоже расстегнул пару верхних пуговиц на плаще и достал очки из внутреннего кармана куртки, которую носил вместо пиджака. Водрузив их на нос, он пробежал выделенные строки: «Мы не можем предложить никакой технической демонстрации, которая могла бы положить конец войне; мы не видим приемлемых альтернатив прямому военному применению».

– Проклятье… – пробормотал Теллер и перечитал текст, словно не поверил собственным глазам. – Он…

– Лгал вам, – просто сказал Силард. – Или, деликатно выражаясь, намеренно вводил вас в заблуждение.

– Но зачем? – спросил Теллер.

На круглом лице Силарда было прямо-таки написано, что он считает вопрос наивным.

– Оппенгеймер – креатура Гровза, и Гровз с самого начала хотел применить бомбу. Естественно, Оппенгеймер разыгрывал его сценарий.

Теллер склонил голову набок:

– Пусть так. В том, что он был заодно с ними, нет никаких сомнений, но в день бомбардировки Хиросимы он пришел ко мне и мы долго беседовали. Он был разбит вдребезги; я никогда не видел такого человека… так страдавшего. А Мици слышала от Китти, что после Нагасаки ему стало еще хуже.

– Угрызения совести после бомбардировки никак не могут послужить утешением японцам, – ответил Лео.

– Согласен, но… – И тут его осенило. – Дело не в Оппенгеймере, – пророкотал он, жестом обвинителя наставив палец на Силарда. – Дело в генерале Гровзе! Если институтом в конце концов станет управлять Оппи, то, несомненно, Гровз будет руководить им, дергая за ниточки, точно так же, как это было в Лос-Аламосе. Черт возьми, если бы Оппи добился своего, нам бы всем присвоили звания и заставили ходить в форме! Но я лишь мимолетно знаком с Гровзом; он не имеет надо мной никакой власти.

Лео улыбнулся, как мальчик, пойманный за невинной шалостью:

– Я признаю, что это плюс. Но вы недооцениваете себя, мой друг. У вас есть связи, которые нам понадобятся. Гровз, несомненно, приложил бы все усилия, чтобы ограничить круг участников американцами; вы же сами видели, как он обращался с британцами, работавшими в «Трубных сплавах»! Но нам понадобятся лучшие умы и отсюда, из Северной Америки, и из Европы, включая…

– Гейзенберга, – подхватил Теллер. – Мой научный руководитель.

– Совершенно верно. Откровенно говоря, думая о кандидатуре директора, я прежде всего вспомнил о Нильсе Боре, но Гейзенберг после их резкой размолвки во время войны ни за что не согласился бы работать под его началом. Вы другое дело. Вам он поверит, как и большинство европейцев. Ну, и конечно, вам поверит ваш приятель-марсианин фон Нейман, который уже работает в ИПИ.

– Лео, все это очень заманчиво, но…

– Но что? Вас призывает сама судьба! Кроме того, я вник в детали. Работа директора ИПИ хорошо оплачивается – 20 000 долларов в год; жить вы будете в Олден-Мэноре, особняке в восемнадцать комнат, укомплектованном прислугой. Еще и щедрая пенсия предусмотрена. И, конечно, моральный выигрыш в том, что вы сможете сосредоточить свою работу на цели спасения мира. Вспомните, что сами написали мне летом: «Я не питаю надежды очистить совесть; то, над чем мы работаем, настолько ужасно, что ничто не может спасти наши души». Подумайте, старина, вдруг такая возможность все же выпадет?

Самые заумные проблемы физики казались Теллеру прекрасными и безмятежными, но такое… такое… У него голова пошла кругом.

– Мне нужно будет посоветоваться с Мици.

– После того как вы три года просидели в пустыне? Вы лучше меня знаете, что она только обрадуется, если удастся сменить убогую жизнь на роскошную. – Лео протянул собеседнику ладонь с короткими толстыми пальцами. – Ну что, договорились?

Глава 24

Предположим, что Германия создала две бомбы до того, как они появились у нас. И предположим, что Германия сбросила одну бомбу, скажем, на Рочестер, а другую – на Буффало, а затем, когда бомбы закончились, она проиграла войну. Может ли кто-нибудь сомневаться в том, что в этом случае мы квалифицировали бы атомную бомбардировку городов как военное преступление и что мы приговорили бы в Нюрнберге немцев, виновных в этом преступлении, к смертной казни