Шрифт:
Закладка:
— Завтра снова в путь!
Юноша не осмелился усомниться в его затее, чтобы не причинить старому человеку боли неверием в его силы. «Все равно он не станет меня слушать. А я-то решил, что он явился сюда, чтобы снять с себя старые подозрения. Ведь здесь живет его дочь!»
— Вам бы следовало подняться в деревню!
— Зачем?
— Доказать, что тогда стреляли не вы!
Амброжа тронула его уверенность, но вслух он сказал:
— Больно надо кому-то что-то доказывать! — И добавил: — Да и нет у меня никаких доказательств!
— Но вас это мучит, — убежденно заявил юноша.
— Не мучит. Уже не мучит, — ответил Амброж и задумчиво продолжал: — В молодости, сынок, человек считает, что каждый его поступок люди должны одобрить. И зря. В один прекрасный день ты сам, своим умом дойдешь, что не одобрение главное… Важно, чтоб совесть была чиста и чтобы ты сумел собственными силами чего-то достичь…
Он умолк.
Археолог терпеливо ждал, когда Амброж снова заговорит.
— Я хочу тебя кое о чем попросить!..
— С удовольствием, пожалуйста, — загорелся юноша.
Амброж поднялся и пошел в кузню. Вернулся. В руках он держал куртку. Со вчерашнего вечера Амброж не надевал ее. Он пошарил в нагрудном кармане, достал пачку бумаг и вытащил из нее сберкнижку.
— Завтра!.. — Он умолк, а потом со значением продолжил: — Завтра, когда меня уже не будет здесь, понял! Отдашь это буфетчице! — И протянул парню сберкнижку.
Тот держал ее в руке и обеспокоенно моргал глазами, пока очки на его носу не пришли в движение.
— Да ты погляди. Тебе надо знать, что ты туда понесешь, — предложил ему Амброж.
Сберегательная книжка была оформлена на имя Яны Зезуловой. На счету после очередного вклада числилось ровно сто пятьдесят тысяч крон.
Амброж делал вид, будто его занимает лишь комарье, но сам внимательно наблюдал за растерявшимся юношей.
— Это же целая куча монет!
— Ничего! У меня они не последние, не боись, я кое-что и себе оставил, — усмехнулся Амброж.
— Вы же могли купить себе…
— …Скажем, машину…
— Хотя бы! Или дом!..
— И что тогда?
— Ну… — Юноша растерянно мотнул головой и смущенно опустил глаза. Он почувствовал, что Амброж сейчас думает о чем-то совсем другом, и восхищенно воскликнул: — Вот они обрадуются!
— Думаешь? — недоверчиво поинтересовался Амброж.
Парень не ответил. Ему был не совсем понятен смысл такого поступка.
— Вы ведь меня совсем не знаете… — завел он речь с другой стороны. — А доверяете такую кучу денег!
Старик прижал к губам палец и легонько, успокаивающе, тронул юношу за руку.
— Но ведь и ты мне доверяешь, не так ли?
Молодой археолог с важностью кивнул головой.
Снизу, по-над рекой, неслась, все приближаясь, большая стая чаек. Белые птицы, казалось, надвигаются на берег в полном беспорядке. Они то стремглав кидались на воду, то снова взмывали ввысь и плавно кружили, притворяясь, будто нет для них никакой разницы, куда направить свой полет.
Амброж и молодой археолог наблюдали за игрой белоснежных птиц, продолжая беседовать, и в их разговор вплетались птичьи вопли, так напоминающие громкий насмешливый хохот. Юноша измерял прошлое сотнями лет, Амброж лишь десятилетиями. Но оба сходились во мнении, что человек всегда есть не более чем человек со всеми своими заботами и, главное, со своим трудом. И только труд, только работа творят историю…
Скоро эту низину затопит вода. Те, кто придет сюда после нас, увидят одну лишь красоту природы. Что-то вроде огромного озера. А мы? Что нам известно о тех давних людях, живших на просторах, которые теперь стали дном озер, морей… Для нас они лишь история, и мы любуемся просто реками, озерами, морями…
Настоящее напоминало о себе гулом и скрежетом, доносившимися с шоссе.
— А вообще вы хоть как-то защищались? — спросил вдруг юноша вне всякой связи с их разговором.
— Еще как… — тщеславно усмехнулся Амброж. — И видать, не так уж плохо, коли с ума не свихнулся и есть силушка в жилушках, чтобы сделать то, о чем так долго мечтал!
Чайки играли в лучах заходящего солнца, и огромный шар, катясь на запад, отбрасывал длинные тени. Темный фон для беспорядочно мечущихся белых птиц. Высоко в небе возник сарыч. Он возвестил о себе резким писком, и чайки пустились врассыпную, поспешно покидая его владения. Они удалялись во мглу уходящей вниз низины, и омерзительный их хохот растворялся вдали.
Археолог засунул сберкнижку в карман куртки. Поблагодарил Амброжа, сам не очень отчетливо понимая за что, видимо за доверие… Пожелал счастливого пути. Они пожали друг другу руки, и молодой, оставив старого наедине с самим собой, двинулся вверх, к ресторану, что светил далеко окрест своими большими окнами.
Амброж поужинал. И только тогда решился наконец на торжественный акт. Он распахнул печную дверцу и поджег под сухими поленцами бумагу. Пламя, пожирая бумагу, на минуту угасло, но вдруг, ярко вспыхнув, охватило щепки. Поленья затрещали, и печь загудела от устремленного ввысь огня.
Амброж выскочил из дому, поднял взгляд на голую теперь трубу и стал внимательно наблюдать за поднимающимся в сумеречное предвечернее небо дымом. Сколько же долгих лет не видали эти края дымной души ожившей кузни!
«Наконец-то я дождался этой великой радости!»
Он засыпал, обогретый теплом кирпичной печи, которая для многих поколений его предков служила семейным очагом, и гуденье огня в последний раз сливалось с вечным шумом воды…
Горы потемнели, словно утонув в своей собственной тени. В ночь вылетали летучие мыши, и ночные бабочки, трепеща крыльями, липли к стеклам освещенных окон. Над рекой поплыл дым, а внизу снова загорелся тот единственный огонек…
Буфетчица разносила пиво. Всем уже было известно, что в низину на самом деле вернулся Амброж-кузнец.
— Интересно, что себе твой батя воображает, слышь, Яна, а? — спросил Кришпин.
Яна сделала вид, будто ей недосуг поддерживать разговор. После Розиного возвращения Яна уже могла себе представить, что ее ожидает вечером. Радим, ее муж, сжав кулаки, с отчаянием прислушивался к перебранке. Мужики вели себя так, будто Янин отец своим появлением поставил под удар их жизни и лишил святого покоя, до сих пор нарушаемого лишь заботами о том, чтобы ржа не сожрала шасси их автомобилей да не тронула центральное отопление их белых домов…
— Его привела сюда жадность! Не иначе! Развалит кузню, а бревна продаст подороже…
— Ну и нахалюга же!
— Бросьте, ведь это
