Шрифт:
Закладка:
«Органическое расчленение слов прекращается, и предложение превращается в грубейшую мозаику из одних обломков; у бахаири предложения сливаются в одно слово»[248].
Аналогичную структуру имеют языки североамериканских индейцев.
«Основная особенность их заключается в стремлении связывать все элементы предложения в одно целое так, чтобы в результате получилось одно слово».
По мнению некоторых исследователей, эти черты представляют реликты того периода в развитии языков, когда люди говорили не словами, а словами-предложениями, означавшими целый комплекс слов[249].
Этнографы и отчасти языковеды, исследовавшие быт, культуру и языки народов, отсталых в культурном и экономическом отношениях, положили начало изучению сложной проблемы взаимоотношения языка и мышления. Были собраны интересные материалы, касающиеся особенностей языков этих народов.
Положительным в исканиях подобного рода следует считать материалистическое положение о том, что различные состояния, характеризующие развитие мышления и языка людей исторически могут меняться.
Вместе с тем методика исследования проблемы взаимоотношения языка и мышления, обнаруживаемая в описании языков народов, стоящих на низкой ступени развития, часто оказывается порочной. Исследователи в этот период часто отождествляют язык с мышлением. Народу носителю языка, отличающегося простотой грамматической структуры, приписывалось примитивное мышление. Проблема возможности переосмысления форм, кажущихся архаичными, даже не ставилась. Характерным для всех этих работ был антиисторический подход к языку, который обычно выражался в том, что наличное в данный момент выдавалось за первоначальное. Изучение истории различных языков с достаточной убедительностью показывает, что простота грамматической структуры может быть вторичной (ср. такие языки, как английский, скандинавские языки, новоиндийские и т.п.). Скудость консонантизма или вокализма может также быть вторичным явлением; например, в финском языке очень невелика система согласных, что отнюдь не является первоначальным.
Кроме того, совершенно забывался закон неравномерности изменения различных уровней языка. Язык может быть «прост» в одном отношении, но сложен в другом. Следует также иметь в виду, что проведение аналогий между мышлением современных людей, стоящих на низкой ступени культурного развития, и мышлением первобытных людей может быть только сугубо относительным, поскольку мышление всех современных людей имеет длительную историю развития. На это в свое время обратил внимание Й. Колер, который отмечал, что языки австралийских дикарей, первобытные в психологическом отношении, представляют продукты долгого употребления, если даже нет данных, позволяющих судить об их развитии[250].
Второй период в изучении проблемы взаимоотношения языка и мышления характеризуется стремлением представить первобытное мышление как особую стадию в развитии человеческого мышления, для которой свойственны специфические, только ей присущие черты. Наиболее колоритной фигурой этого периода является французский этнограф Л. Леви-Брюль, оказавший большое влияние на многих исследователей, в области языкознания.
Взгляды Л. Леви-Брюля изложены в его трех основных работах – «Мыслительные функции в низших обществах» (Les fonctions mentales dans les societés inferieurs. Paris, 1910), «Первобытное мышление» (La mentalité primitive. Paris, 1912) и «Первобытная душа» (Lʼâme primitive. Paris, 1927). В русском переводе его книги La mentalité primitive («Первобытное мышление», 1930) были использованы также некоторые материалы, содержащиеся в первой работе. В этой книге Леви-Брюль резко полемизирует со сторонниками так называемого аналитического направления, провозглашающего тождество человеческого духа, с логической точки зрения совершенно одинакового всегда и повсюду[251].
Следуя взглядам О. Конта, Леви-Брюль утверждал, что в умственной жизни человека все, что не сводится к простой реакции организма на получаемые раздражения, имеет социальную природу.
«Следовательно, определенный тип общества, имеющий собственные учреждения и нравы, неизбежно будет иметь и свое собственное мышление» (там же, с. 15).
Первобытные люди, по утверждению Леви-Брюля, ничего не воспринимали так, как мы. Точно так же, как социальная среда, в которой они живут, отличается от нашей, и именно потому, что она отлична от нашей, восприятие внешнего мира первобытными людьми отлично от нашего восприятия (см. с. 25). В первобытном мире господствуют коллективные представления.
«Коллективные представления первобытных людей глубоко отличны от наших идей и понятий; они также и не равносильны им. Они не имеют логических черт и свойств. Каков бы ни был предмет, появляющийся в их представлении, он обязательно содержит в себе мистические свойства, которые от него неотделимы, и познание первобытного человека действительно не отделяет их, когда оно воспринимает тот или иной предмет» (с. 21, 25).
Особое значение Леви-Брюль придает характерному якобы для первобытных людей закону партиципации.
«Когда член низшего общества, австралиец, например, или гуйчол, думает об олене и пере или облаке, то родовой образ, который ему представляется, предполагает и содержит в себе нечто иное, чем аналогичный образ, появляющийся при тех же обстоятельствах в сознании европейца» (с. 86).
«Первобытный человек живет и действует среди существ и предметов, которые все, кроме свойств, которые за ними признаем и мы, обладают еще и мистическими способностями; к их чувственной реальности примешивается еще и некая иная» (с. 40).
Отсюда Леви-Брюль делает вывод о мистическом характере психической деятельности первобытных людей:
«Мышление первобытных людей является в своей основе мистическим… они с полным безразличием относятся к противопоказаниям опыта» (с. 26, 39).
Заметим, что теория Леви-Брюля не до конца последовательна и обнаруживает противоречия. Так, Леви-Брюль признавал, что
«весь психологический процесс восприятия происходит у них (у первобытных людей. – Б.С.) так же, как у нас. Однако продукт этого восприятия у первобытного человека немедленно обволакивается определенным сложным состоянием сознания, в котором господствуют коллективные представления» (с. 25).
«Рассматриваемый индивидуально в той мере, в какой он мыслит и действует независимо, если это возможно, от коллективных представлений, первобытный человек будет чувствовать, рассуждать и вести себя чаще всего так, как мы это от него ожидаем; мышление первобытных людей может быть названо пралогическим: оно не антилогично, оно также и не алогично» (с. 49, 50).
Однако Леви-Брюль неправомерно преувеличивает роль мистического элемента в сознании первобытного человека.
Формулируя общий принцип: различным типам мышления должны были бы соответствовать и различные по своей структуре языки, Леви-Брюль указывает, однако, на целый ряд сложнейших обстоятельств, которые затрудняют исследование языков в этом плане; к числу их следует отнести прежде всего миграции и возможность поглощения одних групп людей другими, что вызывает смещение языков (см. с. 95).
Все же соответствие между пралогическим мышлением и структурой языка Леви-Брюлю обосновать не удалось. Прямыми продолжателями идей Леви-Брюля можно считать Н.Я. Марра и И.И. Мещанинова.
