- Замок надежно защищен со всех сторон – вздохнул Михаил Данилович – М-да… Понял я тебя, Охотник. Оборудование и часть инструмента мы выменяем, а остальное пусть лежит до поры до времени. Позже разберемся. Так?

- Так.

- А насчет независимости Холла – частично ты ее уже добился. Полный медвежатиной ледник, выращивание съедобной травы, пополняемый пусть небольшой, но все же склад с дефицитнейшими продуктами и медициной. Умри Замок – и Холл будет жить.

- Будет жить хотя бы какое-то достаточно продолжительное время – кивнул я – Но это не независимость, Михаил Данилович. Это автономия. И к ней должно стремиться любая разумная ячейка общества – будь то обычная семья или затерянное в инопланетных снегах чужой планеты крохотное убежище. Хотя на самом деле нет у Холла никакой автономии. Просто он получил возможность добавить калорий в ежедневную пайку…

- Ладно. Там мы можем долго спорить без всякого толку. Меня ты не убедишь. Я всегда был и остаюсь привержен идее центрального управления и пропорционального распределения благ. До твоего появления Холл был грязной неблагодарной богадельней. Но мы кормили всех как могли и привечали новоприбывших – не требуя с них в ответ ничего.

- Не требовали – согласился я и предложил – Сменим тему?

- С радостью – проворчал глава Замка – Но тема приятней не станет. Пальмира нуждается в срочной помощи. Счет у них пошел на дни.

- А Пальмира это…

- Одно из старинных и крайне необычных убежищ. Возможно самое старое убежище из существующих. И уж точно именно Пальмире хоть немного, но обязаны своим существованием все остальные убежища и все ныне живущие здесь во льдах старики.

- Ого… - откровенно заинтересовавшись, я отхлебнул чая и закурил последнюю сигарету из прибереженных лично для себя – А можно подробней?

- Интересно стало?

- Еще как. Я всегда задумывался над прежними временами Пристолпья. Что ждало здесь внизу отсидевшего свой срок самого первого сидельца? Хотя ответ очевиден…

- Смерть – глухо подтвердил Михаил Данилович – А что еще могло ждать раздетого сонного испуганного старика, что вдруг оказался в ледяной пустоши при минус тридцати? Первый сиделец умер бесславно, и никто никогда не узнает его имени. Как и многих других имен.

- Да уж – медленно произнес я – Никто ведь раньше не знал…

- Верно – старик тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой – Мало ли отчего предупреждающе загудел ставший твоим домом крест…

Я даже представил себе эту более чем мрачную картину.

Вот раздался долгий гудок. В тряпье на кирпичных нарах завозился сонный старик, медленно поднялся, свесил ноги, непонимающе огляделся… Еще гудок или звонок и… охнув, старик падает в снег – голый, босой, на пронизывающем ветру. Совсем рядом полыхает жутким огнем насмешливый колосс Столпа, над седой головой сверкают молнии, освещая мчащие сквозь черные тучи летающие кресты – тюремные камеры, в одной из которых еще недавно был он сам.

Предположим, там минус тридцать. Ветер умеренный. Медведей рядом не оказалось. Тебе семьдесят-восемьдесят лет, и ты скорей всего без верхней одежды и без обуви. Сколько продержишься? Вопрос риторический так как это абсолютно неважно. Рано или поздно ты все равно упадешь и умрешь…

Повторив тяжелый вздох главы Замка, я уточнил:

- И Пальмира это как-то изменила?

- Так говорят. А раз говорят, то зерна истины в этом есть. А архивы наши об этом поют прямо как в священных книгах – сначала мол была тьма и гибельное незнание, но сквозь тьму пробился светлый глас и поведал всем о неизбежном грядущем и как к нему готовиться дабы не помереть… Слушай, Охотник… эта история как раз из тех, что доказывает: предупрежден – значит вооружен. И защищен…

Никто не знает сколько сидельцев из первой волны сгинуло в снежной пустоши. Сотни. Хотя в те времена, скорей всего, мало кто предполагал, что однажды их вышвырнут на ту видимую в кокпите страшную землю. Все считали, что умрут в своем одиночном заключении.

Но люди понимали, что их старые знакомые таинственно исчезают из своих летающих тюремных камер. Трудно такого не заметить, если во время очередной чалки-свидания ты видишь за окном не знакомого старика, а еще совсем по их меркам молодого и ни черта не понимающего человека.

Ты предположим спрашиваешь что-то вроде «А где Никитич?» и боишься ответа… ты ждешь плохих вестей – лежит мол Никитич мертвее мертвого на полу и не знаю, что делать с его мертвым телом. Ты даешь новичку несколько советов, ободряешь его, советуешь, как поступить с мертвецом, а затем идешь к своим запасам и пьешь стопку за упокой души светлой. Это вариант мрачный, но понятный

Другой вариант куда хуже – новичок отвечает, что кроме него в камере никого нет. Да вещей разных многих аккуратно разложено или в хаосе разбросано и вообще ощущение, что вот буквально еще пару дней назад тут кто-то жил, но потом куда-то исчез.

То есть тела мертвого нет?

Никаких мертвецов тут нет. А что должны быть?

Ты успокаиваешь новичка, ободряешь, даешь пару советов, после чего идешь и пьешь несколько стопок, одновременно пытаясь понять, что произошло с твоим старым другом, притом, что ты точно уверен лишь в том, что злобные тюремщики не убирают трупы из камер. Умри твой друг – его труп лежал бы на полу, ожидая нового сидельца. Может старого друга забрал ЧерТур? Всего лишь легенда, но страшная…

Вторая теория – отсидел свой срок и вернули домой. Версия светлая и радостная.

Позже, в разговорах и подсчетах старые сидельцы обязательно выяснят, что тут действительно есть прямая связь с количеством лет. Многие ведут календари, не пропуская ни дня. Делятся этой информацией с менее организованными. Многие помнят услышанные от исчезнувших друзей даты их попадания сюда. Так что магическое число «сорок лет» зазвучит очень скоро и уже навеки прилипнет к губам сидельцев.

Проживи сорок лет в кресте – и ты исчезнешь.

Исчезнешь куда?

Домой?

Прервав свой рассказ, многое из которого я и сам обдумывал долгими вечерами в кокпите своего тюремного креста, Михаил Данилович, кривовато улыбнувшись, чуть ли не смущенно признался:

- Было время, когда те уже давно умершие сидельцы верили в страшноватые байки самого разного толка. Так, к примеру многих пугали выдумками о том, что через сорок лет у тюремного креста вдруг откидывается дно ровно на сорок секунд. И ты падаешь, разбиваясь о