Шрифт:
Закладка:
Идет ранняя обедня. Служат дежурный священник, дьякон и поют двое певчих. Но и возглашают, и поют, и читают так же истово и торжественно, как если бы служили при полном народа храме в один из двунадесятых праздников.
Канун полкового праздника в Петербурге (в те годы, когда полк в Царское село не выходил)
В день Введения во храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября (ст. ст.), Семеновский полк праздновал свой полковой праздник. В этот же день справлял свой престольный праздник полковой собор.
Уже с утра 20-го праздничное оживление чувствовалось даже на соседних улицах. Извозчики перед подъездом собрания сильно увеличивались в числе, поздравляли офицеров с «наступающим» и на два дня повышали свои притязания, по крайней мере, на двугривенный.
В приюте и в приходской столовой шла раздача пожертвованной купцами бакалеи и мануфактуры. Все, кто просил, что-нибудь да получали. И можно с уверенностью сказать, что если в этот и на следующий день пьяных в приходе было немало, то голодных не было вовсе.
В соборе сторожа и командированные на помощь солдаты наводили последний блеск и чистоту, натягивали ковры, готовили самое нарядное облачение и проверяли свет.
В этот день в казармах занятий не производилось. Фельдфебели в своих помещениях готовились к приему гостей. Солдаты, командами и поодиночке, густо шли в баню, в полковую и на Казачий, брились, стриглись, чистились и в самое неурочное время пили чай с ситным и с баранками. Дисциплина заметно слабела, ибо все начальство было занято своими делами.
В офицерском собрании усиленно звонил телефон. Председатель распорядительного комитета (главный вершитель всех дел собрания – выбирался из старших офицеров) и хозяин собрания (должность второстепенная, выбирался часто из молодежи) – усиленно готовились к «ужину-монстр» в самый день праздника, – торжество по своим размерам, великолепию и продолжительности заслуживающее специального описания.
Буфетчик латыш А.И. Люман развивал оживленную деятельность. «Собранские» вестовые, под предводительством Литовёта (старый вольнонаемный лакей) перетирали парадную посуду, хрусталь, начищали многопудовое «собранское» серебро. В этот день завтрак и обед готовились и подавались наспех. Все больше антрекоты и «омлеты-офицзерб».
У офицеров тоже было немало хлопот. Когда я вышел в полк (в 1905 году), кителя существовали только белые и носились летом в лагерях. Зимой на занятиях и вне занятий офицеры носили сюртуки, а на дежурстве, в караулах и во всех парадных случаях мундиры. Чтобы ходить чисто и опрятно, нужно было иметь не меньше трех сюртуков и трех мундиров, которые, но причине золотого шитья на воротнике и рукавах, особенно скоро изнашивались. Большинство подгоняло шитье новых мундиров именно к полковому празднику, и зачастую последняя примерка назначалась чуть ли не в последнюю минуту.
Были среди офицеров люди аккуратные, чаще всего немецкого происхождения, у которых всегда все было приготовлено заранее, и мундиры, и сюртуки, и все прочее висело и лежало в шкафах и комодах «по срокам». Но было немало и таких, которые вспоминали о необходимости купить новые погоны, шарф или портупею только тогда, когда их нужно было надевать, и тогда денщики летели за ними к Пивоварову, Скосыреву, Фокину или в Гвардейское экономическое общество.
Форма одежды на всенощную под полковой праздник полагалась «обыкновенная». Еще Куприн писал, что форма эта, несмотря на название, была не очень обыкновенная и носилась сравнительно редко. При обмундировании времен Александра III и первой половины царствования Николая II форма эта состояла из мундира с погонами и с цветным поясом при орденах, в Петровской бригаде при нагрудном знаке, с барашковой шапкой, при шароварах и высоких сапогах. По введении александровской формы (мундиры с пуговицами и лацканами) многие находили, что она гораздо красивее и элегантнее старой. Но и старые, с косым бортом, гвардейские мундиры, со своим чисто русским покроем, были тоже очень хороши. Главное их достоинство было то, что они шли ко всем фигурам и сложениям. Они были хороши и на стройном поручике, и на дородном полковнике.
Ровно в шесть часов вечера раздавался первый удар соборного колокола, но уже к этому времени войти в храм было нелегко. В седьмом часу церковь была полна до отказа, и протиснуться внутрь с главного входа было уже немыслимо. Толпа стояла плечом к плечу, так что нельзя было перекреститься. Солдат в церкви было по наряду от каждой роты и команды, плюс прихожане – вместить было нельзя. Сплошной стеной стояли прихожане и «народ». Особо почетные лица пропускались в алтарь или теснились у свечного ящика, где стояли и ктитор, и староста.
Все паникадила и свечи были зажжены. В куполе были открыты окна. Но несмотря на это, от дыхания над толпой стоял пар, и люди и предметы различались как в тумане. Изредка толпа колыхалась, как волна, напирала на стоявший перед офицерской загородкой живой забор великанов солдат, слышался сдержанный гул, как вздох… Солдаты хватались за руки, отваливались назад, и через минуту толпа снова откатывалась, и снова становилось тихо. Время от времени выводили и выносили «сомлевших», чаще женщин, иногда и мужчин. Они садились на ступеньки, на снежок на паперти и, придя в себя, шли назад в церковь. Православные люди по большим праздникам любили долгие службы. Всенощная длилась больше трех часов. Читали и пели все, что полагалось под престольный праздник, все целиком, без единого выпуска и сокращения.
И служба шла медленно и торжественно. Служил протопресвитер военного и морского духовенства. Я помню еще тучного старика Желобовского, затем Голубева, бывшего главного священника Маньчжурской армии, друга Куропаткина, и, наконец, отца Георгия Шавельского.
Много лет спустя, в эмиграции, живя в Софии, мы часто с ним вспоминали всенощные под Введение, и он не раз мне говорил, что сам он редко испытывал такое молитвенное настроение и такой душевный подъем, как тогда, когда служил в этот день в нашем полковом соборе.
Сослужило с протопресвитером не менее шести – восьми священников, и из них, кроме причта и гостей, – старые семеновцы, принявшие священство. Всегда служил отец Вениаминов, священник церкви Аничкова
