— А? — краем глаза вижу, как вокруг визжавшей девахи уже суетятся, и она, кажется, цела, просто сильно перепугана…

… уже тянется народ, в крови которого бы вспрыск адреналина, требующего выхода…

— Ты как? — не унимаясь, тормошит меня мама, — Цел? Что ты здесь делал?!

— Да вот… — сознание у меня по-прежнему заторможенное, — в кустики отойти решил, пописать…

— А медведь? — ахает тётя Зина.

— А медведь… — соображаю туго, — тоже в кустики. Вон… покакать решил…

Глава 10

Если драка неизбежна…

— Сразу на кухню неси! — крикнула из комнаты мама, на несколько секунд показавшись в дверном проёме, — Я сейчас разденусь и займусь ягодами!

Угукнув, из последних сил затащил корзины на кухню, поставив их под стол, куда, на остатках сил, допихивал уже ногой.

Татьяна, Светкина мать, убрав со стола огромный, несколько закопчёный чайник с облупившейся эмалью, прошипела в мою сторону что-то крайне нелестное, но я, вымотанный донельзя, не обратил на неё никакого внимания. Женщина, сжав губы в тонкую нитку, обожгла меня взглядом и удалилась, каждый свой шаг вколачивая в пол так, будто забивала гвозди в голову. Мою, как я понимаю…

— Устал? — равнодушно поинтересовалась стоящая у печки немолодая соседка, даже не поворачивая головы. У нашей семьи с ней ровные, а скорее — никакие отношения, чем я, признаться, ничуть не расстроен.

Меня этот коммунальный быт в восторг не приводит, особенно странные, навязываемые сверху шаблоны, что, дескать, соседи в коммунальной квартире — это практически одна семья, большая и дружная. Это даже звучит странно, а уж когда сталкиваешься с коммунальной действительностью, ломаются любые шаблоны!

Понятно, что это отчасти от безвыходности, ведь, по обмолвкам родителей и дяди Вити, квартиры, хоть сколько-нибудь массово, начали строить при Хрущёве. Нет, строили и до этого… начальникам и передовикам производства, особо везучим и обласканным. А работягам — бараки! Если повезёт.

Ну а отчасти это отголоски тех р-романтичных времён, когда даже квартиры начальникам строили без кухонь, питаться коммунарам предлагалось в общей столовой, а детей сдавать в ясли. Кое-то из кремлёвских небожителей, как я понимаю, успел пожить в подобного рода начальственных коммуналках повышенной комфортности, и, быстро перебравшись в особняки и квартиры, ностальгирует на всю страну, очевидно, увязывая давно ушедшую молодость и задор с коммунальным общежитием.

Но от понимания сути до принятия — весьма значительное расстояние! А я если и смогу смириться с действительностью, то вот воспринимать её как норму, а тем более, радоваться, не смогу никогда. Мне, чёрт возьми, есть с чем сравнивать!

— Да так… — вяло ответил я соседке после короткой, почти незаметной паузы. Никакого желания вступать в бессмысленные разговоры у меня нет, но она вполне удовлетворилась моими словами. Собственно, вопрос из «дежурных», не требующих развёрнутого ответа. Приподняв крышку, женщина начала что-то мешать в огромной, трёхведерной кастрюле, наполнив помещение клубами удушливого пара, полностью сосредоточившись на этом занятии.

В кухню впорхнула мама, до отвращения бодрая и одухотворённая. Поздоровавшись с соседкой и обменявшись с ней несколькими бессмысленными соседскими фразами, она начала хлопотать над ягодами.

— Помочь? — для порядка поинтересовался я, уже зная ответ.

— Иди уж… — отмахнулась она, с упоением погружаясь в хозяйственные хлопоты.

— Помыться бы… — вяло мяукнул я, подымаясь с облезлого табурета.

— Ну так иди и умойся, — не поняла меня мама. Я открыл было рот, но в кухню зашла тётя Зина со своими стратегическими запасами, и, взглянув на тётку с огромной вонючей кастрюлей, я отступил, оценив свою позицию как безнадёжную.

Почти тут же свои корзины затащила в кухню ещё одна ягодница, и я, ничуть не фигурально сплюнув на пол коридора, зашёл к нам в комнату, пребывая в исключительно паскудном настроении. Скинув прямо на половичок куртку, вонючую от комариной мази, а потом мокрую насквозь рубаху, не менее вонючую от едкого подросткового пота, я ненароком увидел себя в зеркале.

— Да уж… — протянул я, повернувшись несколько раз то одним, то другим боком, — дрищь классический, обыкновенный! Понятно, что возраст такой… но всё равно — глаз не радуется! Мослы, обтянутые прыщавой кожей!

Физиономия, покрытая грязными разводами, погрызенная и опухшая от укусов, выглядит маргинально, и я бы даже сказал — нарочито маргинально. Кинематографично…

— В фильме-катастрофе можно снимать, — с отвращением постановил я, — из тех, где режиссёр напирает на чрезмерную натуралистичность.

Захотелось пить, и, взяв свою кружку, я приоткрыл крышку деревянной кадушки с водой и зачерпнул, жадно припав потрескавшимися губами. Высадив три кружки подряд, взял полотенце и мыло, и пошёл на улицу.

Под рукомойником я долго отмывался до пояса, замочив штаны и налив изрядную лужу. Поглядев на это безобразие, я философски пожал плечами, и решил довести дело до конца. Сперва, здесь же во дворе вымыл голову с хозяйственным мылом, а потом, притащив с колонки воду и сняв в коридоре жестяное корыто из оцинкованного железа, вымылся холодной водой у нас в комнате, запершись предварительно на щеколду.

— А как это всё будет чесаться! — мрачно посулил я озябшему отражению в зеркале, с трудом подавляя желание поскрестись. Какие-то покусы, погрызы, волдыри… и всё это вперемешку с юношескими прыщами.

Намазавшись мазью весьма сомнительной эффективности, оделся в чистое, и, ссутулившись, мрачно уселся на топчане, пребывая в том настроении, когда хочется — в морду!

— Миша… — заглянула ко мне в комнату мама, — я сейчас рыбу пожарю, будешь? А может, чего другого?

Согласившись на рыбу, вышел во двор, усевшись за стол, и, меланхолично подперев голову руками, начал бездумно наблюдать за играющей детворой. Вскоре мама вынесла на большом блюде жареную рыбу, а несколько минут спустя — гренки, вымоченные в разведённой водой сгущёнке, и кружку с кофейным напитком, прикрытую блюдцем.

Вкусная еда несколько примирила меня с действительностью, да и самодельная мазь, несмотря на специфический запашок, успокоила зуд. Запах, впрочем, меня не сильно смущает — здесь все пропахли солярой, машинным маслом, дёгтем, потом и Бог знает чем.

Отвлёкшись от внуков, за которыми он якобы присматривает, приковылял и плюхнулся на скамейку рядом со мной дед Паша по прозвищу «Зуда», настроенный поговорить. Бывший колхозник, наломавшийся на земле до инвалидности и потери ноги, он был «выписан» сыном из колхоза, и пребывает в перманентно хорошем настроении, воспринимая жизнь, как затянувшийся отпуск.

Благодушно окуривая меня ядовитым дымом самосада, он, перескакивая с темы на тему, бубнил что-то своё, напоминая радио со сбившимися настройками, из тех, где «гуляют» и каналы, и громкость.

— Это небось не Расея… — кхекая поминутно, повествовал он, — Нужны