Ослобони путю...

— Хватит с нас командиров-комиссаров.

— Пощупайте штыком этого свистуна,— посоветовал кто-то шершавым басом.

— Дерни поганца в хайло!

— На груди бант — в башке аксельбант.

— Щупай его штыком, щупай! — продолжал советовать бас.

■— Кто скажет, что я трус и дезертир,— я вобью эти слова в его же глотку! — вспыхнул Азин.

— А ну-кася посторонитеся,— опять сказал бас. — Дайте-кася я с ним покалякаю. — Из задних рядов вывернулся усатый боец; на лацкане кургузого пропыленного пиджака полоскалась малиновая ленточка. Приседая, почти приплясывая, держа за дуло винтовку, надвигался он на Азина. — Вот с тобой максималист покалякает. У него засвистишь и закланяешься.

Боец вскинул над головой винтовку. Азин отклонился, подставил ногу. Боец упал, Азин сорвал с него ленточку, наступил на винтовку: приостановившиеся было красноармейцы начали его обтекать.

— Товарищи!

Голос Азина потонул в матерщине, проклятиях, улюлюкании. Он попятился, прикрывая грудь винтовкой, но услыщал

за спиной железное дребезжание колес. Из соседнего переулка вынеслась таратайка, лихо подлетела к толпе беглецов. Азин увидел Лутошкина, сдерживающего лошадей, Северихина с подпрыгивающим пулеметом. Зеленое рыльце «максима» уставилось на толпу. Азин рассмеялся облегченно и весело, а толпа опять закружилась на месте.

— Солдаты революции! Будем знакомы, меня зовут Азиным. С этой минуты считаю вас бойцами моего батальона, Равняйсь!— скомандовал он, легонько подталкивая красноармейцев.— Равняйсь, равняйсь, живее, живее...

В этот жаркий августовский денек Азин спустил с себя семь потов. А новые части Второй армии все прибывали, подходили и разрозненные группочки, и одиночки. Измотанные, пропыленные, пропахшие пылью и потом, но бодрые и довольные Азин и Северихин вернулись в штаб. Стен весь день устанавливал связь со штабом Второй армии.

— Как дела? — спросил Азин. — Разнюхал, где командарм-два, где штаб?

— С Мамадышем разговаривал— не знают, до (^околок, что на Каме, достучался —тоже в неведении. Посоветовали в Чистополь толкнуться.

— Чистополь что?

— Молчит. Ты проголодался?

Стен стал жарить на сковороде яичницу и ощипывать курицу. Запах еды раздразнил аппетит, Азин полюбопытствовал:

— Откуда курица, Стен?

— Старушка одна принесла. Пусть, сказала, полакомятся алые освободители наши...

— А деньги уплатил?

— Предлагал два листа «керенок», отказалась старушенция. Избу, говорит, такими деньгами оклеивать, да клопов не оберешься.

— Смотри ты у меня! Без денег ничего не брать!

— У нас и «керенок»-то кот наплакал, вон висят под иконами.

Азин сощурился на желтые, подсвеченные голубоватой краской листы: в каждом было по двадцать сорокарублевок.

Сели обедать. Стен подал жесткую, недоваренную курицу.

— А хлеба нет? — спросил Северихин.

— А хлеба нет.

— Кто у вас, сынки, за старшого? — раздался за окном тусклый голос. Привалившись к плетню, на Азина сердито смотрела старуха.

— Что тебе, бабушка? — спросил Азин.

— Вот он, каторжник! — взвизгнула старуха, показывая пальцем на Стена. — Курицу у меня стибрил! Нет на вас управы, христопродавцы... ^

Азин швырнул в лицо Стена куриную ножку, вцепился в его

белокурые волосы. Стен ловко вывернулся и, опрокинув стол, кинулся к выходу. Азин настиг ординарца около сарая, прижал в угол.

— Мародер! Подарили ему? Сейчас же отдай деньги старухе. Ведь надо же, а? — Азин еще что-то хотел сказать, но увидел человека, идущего к штабу.

Человек приближался вразвалочку, и независимый вид его, и разболтанная походка вызывали в разгневанном Азине подозрение. Босой, в посконных штанах, перепачканной рубахе, незнакомец все же не походил на деревенского парня.

— Здесь, что ли, штаб? Ходим-ходим, никто толком не знает. Цыганский табор какой-то, — заговорил он небрежно.

— С кем имею честь? — с ядовитой вежливостью спросил Азин.

— Командир Малмыжского добровольческого отряда Ахмет Дериглазов. Мой отряд вырезан белобандитами, я сам едва ноги унес. А сегодня утром меня татары раздели донага и деньги отняли.— Дериглазов оперся мясистой ладонью на перила крыльца.

— И это все?

— А что тебе еще?

— Командир, говоришь? А по-моему, трус! Дезертир! Документы?

— Порвал я свои документы.

— Документов нет? Нашел простачка; думаешь, я пасть раскрыл и басням поверил? Белогвардейский шпион — вот кто ты! Стен! Расстрелять эту белую сволочь.

— Сам ты сволочь! Кому ты пулей грозишь? Красному командиру! Ах ты, мать твою...

— К стенке его, Стен! Именем революции на тот свет его!..

Дериглазов продолжал неистово материться, хотя почувствовал тупую боль в затылке. Ему мучительно захотелось почесать затылок, но он только пошевелил пальцами. На улице показался всадник. Стен ожидающе вертел в ладонях наган, поглядывая то на Азина, то на побелевшего Дериглазова. К Азину подъехал Турчин, что-то стал говорить ему.

— Почему эскадрон без хлеба? — раздраженно спросил Азин. — Купи хлеба у крестьян...

— В кармане — вошь на аркане,— так же раздраженно ответил Турчин.

— И у меня не монетный двор. А будешь грабить мужиков, поставлю к стенке, как вот этого дезертира.

— Эй ты, бандюга! Сколько тебе денег надо? Полмильона хватит? — отчаянно заорал Дериглазов.

— А где у тебя деньги? — быстро повернулся Азин.

— У татар мои деньги. Я же говорю, а ты не слушаешь. Полмильона у меня татары забрали. До деревни — рукой подать.

■— А вот мы твое слово проверим. Показывай дорогу...

Азин, Северихин, Турчин, Дериглазов мчались по тракту, сивая пушистая пыль взметалась за ними, медленно оседая на пшеничное поле.

— Где ж ты полмильона взял? — допытывался Азин.

Из Малмыжского банка вынес. Полмильона, мильон ли,— не считал. Пока татары пачки делили, я ускользнул,— сверкнул на Азина молочными белками Дериглазов.

— А что, если врешь?

— А что, расстреляешь?

— Думаешь, целоваться полезу?

— Свинья ты после этого.

— Поговори у меня!

Появилась деревушка с деревянной мечетью на зеленой с белыми ромашками площади. Из дворов выскакивали татары в грязных передниках, засаленных тюбетейках. Азин остановился у пожарного сарая.

Дериглазов жарко заговорил по-татарски с лысым,