– Возьми его.

Он взял ребенка… Это был его сын… его сын. Эндрю искал какое-то сходство между собой и этими смеющимися глазами, этим пускающим пузыри и издающим булькающие звуки ротиком и чувствовал, как начинают дрожать бедра, потом колени и, наконец, руки. Грейс, наблюдавшая за ним, тихо засмеялась.

– Правда, красивый? – негромко спросила она.

– Как и его мама… возьми его… Я… я…

Она снова засмеялась и положила малыша в кроватку.

Они стояли бок о бок и смотрели на ребенка до тех пор, пока Грейс не вложила в его ручки шерстяную утку и, коснувшись его щеки, не проговорила:

– Спокойной ночи, дорогой, спокойной ночи.

Эндрю ничего не сказал: вид малыша в кроватке приковал его внимание, и когда Грейс погасила верхний свет и позвала его, он повернулся к ней с некоторым усилием.

Они стояли лицом к лицу в тусклом свете комнаты. Дверь была закрыта: прекрасная возможность броситься в объятия друг друга, но ни Эндрю, ни Грейс не сделали ничего подобного. Хотя желание было почти непреодолимым, Грейс не могла заставить себя любить Эндрю в этих стенах, и каким-то странным образом ощущала подобное нежелание и в нем. Она нежно улыбнулась ему; все, что было у нее на сердце, отражалось в ее глазах.

Грейс коснулась его щеки так же, как несколькими минутами ранее коснулась щеки ребенка. Эндрю взял ее руку и прижал к губам. У Грейс перехватило дыхание, будто он поцеловал ее в губы. Уже не полагаясь более на свое благоразумие, она отвернулась и направилась к двери. Он медленно последовал за ней.

Когда они спустились вниз, тети Аджи нигде не было видно. В кухне Грейс снова предложила:

– Я сделаю тебе чай.

– Нет, нет, не беспокойся. Когда я приду домой, у матери будет все приготовлено.

– Как она?

– У нее все в порядке. Сейчас перешивает мою юбку,[12] – он криво усмехнулся и провел рукой по своей щеке. – Ты знаешь, что я буду играть на волынке на Новый Год?

– Нет. О, Эндрю, и где же?

– Здесь на вечеринке в школе.

– Не может быть!.. Когда это было решено?

– Об этом говорили уже много недель, но я согласился только на днях. Подумал, что это нужно для людей, которые работают на пункте гражданской обороны, и что на новогоднем празднике… ты… ты можешь быть там.

– Я очень хотела бы прийти. Да, Эндрю, я приду… Посмотреть на тебя в этой твоей юбке, – она засмеялась. – Значит, на Новый Год?

– Похоже, что от меня хотят именно этого.

– Тогда я обязательно приду. Тетя Аджи останется еще на несколько дней, если я попрошу. И, Эндрю… – Грейс сделала паузу и, понизив голос до шепота, продолжала – Я постараюсь изо всех сил прийти к тебе завтра, сегодня я просто не смогла.

Эндрю взял ее за руку.

– Я буду ждать, – он на миг опустил глаза, повернул ее руку и сжал своими ладонями. – Если тебе не удастся прийти завтра, и если на новогоднем вечере мы не сможем поговорить, я должен сказать тебе… я должен встать на воинский учет.

– Эндрю! – воскликнула она, пораженная новостью. – Но я думала, что поскольку ты полную неделю занят сельскохозяйственными работами, то тебе положена отсрочка.

– Я так тоже думал. Но раз уж начали призывать и женщин, то я считаю, это мой долг.

– О, Эндрю… Эндрю, – Грейс была так встревожена, что не могла больше ничего сказать. Ей стало страшно за его жизнь и не по себе при мысли об одиночестве, которое она начнет ощущать, зная, что Эндрю уже нет там, на холмах.

– Твоя мать знает?

– Нет, я пока не сказал ей.

– А ты сам хочешь?

– Хочу… идти на войну? – он поморщился. – Нет, конечно, не хочу. Втыкать в других парней штыки и вышибать им мозги? Идти на войну? – с жаром проговорил Эндрю и покачал головой. – Нет, звуки волынки не вызывают у меня чувства близости к родовому клану. Я не отношусь к воинствующим шотландцам, хотя и горжусь тем, что принадлежу к этой нации. Но война… – он вновь покачал головой.

– О, Эндрю.

Из его эмоционального ответа Грейс поняла, что он относится к войне глубоко отрицательно. До сих пор они не обсуждали ничего, кроме личных отношений, – их встречи были слишком короткими и драгоценными – но сейчас Грейс видела, что Эндрю наверняка задумывался и о другом: как и всем молодым людям, ему предстояло воевать по-настоящему, а не только играть в солдатики, подобно Дональду и полковнику Фарли. О, нет – она покачала головой – по-видимому, она несправедлива к этим двоим, потому что, если немцы все же вторгнутся в Англию, то и Дональд, и Фарли, несомненно, тоже 338 пойдут сражаться. Но вероятность вторжения представлялась пока далекой и маловероятной, и ее муж, и Фарли, как и большинство других мужчин, просто играли в войну, как будто это была невероятных размеров игрушка, которой можно забавляться без риска быть высмеянным.

– Я как-нибудь должен поговорить с тобой, – с чувством произнес Эндрю.

– А когда это будет? Я имею в виду: когда ты должен встать на учет?

– Третьего января. Но после этого меня могут не призывать еще много недель.

– О, Эндрю, – снова проговорила Грейс и в следующий момент оказалась в его объятиях. Их губы встретились. Это был короткий, сильный, страстный поцелуй. Но все кончилось, так и не успев начаться, – Эндрю вышел, быстро прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушить светомаскировку. Грейс прислонилась к двери и закрыла лицо рукой. А что, если его убьют, и она останется одна? Без Эндрю даже ребенок не избавит ее от одиночества.

Аджи осталась еще на несколько дней, и Грейс отправилась на новогодний вечер. Перегородки, разделявшие три классных комнаты, отодвинули. Все стулья, стоявшие по периметру, были заняты пришедшими на праздник. В центре помещения развлекались те, кому нравилось танцевать лансье, «амбарный» танец[13] или шотландский рил. В самый разгар веселья, смеха и танцев Грейс подумала об Аджи и почувствовала угрызения совести: тетя тоже могла наслаждаться праздником, и просить ее задержаться, чтобы присмотреть за ребенком, особенно в канун Нового Года, было неудобно. Но та заверила, что даже в новогодний вечер не нужно ничего, кроме постели и книги, да, пожалуй, стакана горячего виски с сахаром.

Хотя Грейс видела, как Дональд смеется, подшучивает над тем или иным участником праздника, она чувствовала, что