Воскресенье. Самайн.

Мой взгляд снова уплывает от компьютера, минует мое отражение в окне и направляется к лесу. Сначала я решаю, что это игра света, отражение моего ночника в оконном стекле, – но затем оно начинает двигаться.

Я захлопываю ноутбук и, наклонившись через стол, прижимаюсь носом к оконному стеклу. Даже с двойным остеклением, установленным после моего отъезда в прошлом году, окно холодит мою кожу.

Там. Там, в лесу, между деревьями перемещается какая-то фигура.

Даже на расстоянии я вижу рыжие волосы Алекс.

Лунный свет отражается от ее кожи и придает ей странно переливающийся оттенок, словно у брошенного в воду белого опала. Ее движения не похожи на человеческие, ее бестелесная форма, словно облако, перемещается с места на место, мелькает среди деревьев и исчезает, чтобы через мгновенье возникнуть снова.

На самом деле ее нет, ее нет, ее нет.

Она есть.

Я отодвигаю стул и хватаю с изножья кровати плед, заворачиваюсь в него и с грохотом мчусь по лестнице к черному входу в Годвин-хаус.

С тех пор, как накануне мы с Эллис пересекали двор после тренировки по фехтованию, температура резко упала. Пар от дыхания клубится у моего лица, когда я бросаюсь через лужайку позади Годвина. У меня стучат зубы; я прекрасно чувствую свою физическую сущность, осознаю свою смертность перед лицом… Алекс.

Я не знаю, кто она сейчас.

Скрываясь под спасительной сенью деревьев, я начинаю жалеть, что не взяла с собой фонарик или по крайней мере телефон – что-нибудь, чем можно было бы осветить путь. А сейчас ветки царапают мои щеки, и я спотыкаюсь о невидимые корни, налетаю на стволы и слепну еще больше от собственного адреналина.

– Алекс?

Мой голос не отдается эхом; он заглушен лесом, тишина после моих слов наступает гораздо быстрее, чем прежде.

Воздух здесь сухой, как гранит, высасывает влагу из моей кожи, губы потрескались. Я крепче сжимаю руки в пледе и замедляю шаг, слишком хорошо зная, как кроны деревьев поглощают лунный свет и как снег приглушает звук шагов. Если что-то подберется ко мне сзади, я не услышу, пока не будет слишком поздно.

У меня покалывает затылок. Я оборачиваюсь, но сзади ничего нет, только пустые лица умирающих деревьев и беспросветная тьма.

Я дышу слишком громко. Я закрываю рот углом пледа, словно так могу заглушить звук. Это заканчивается тем, что я почти задыхаюсь от собственного влажного дыхания.

– Алекс? – на этот раз ее имя звучит мягче, как чириканье птенца.

У меня нет повода думать, что Алекс в облике призрака доброжелательна. Она может утащить меня в ночь по какой угодно причине. У нее может быть намерение убить меня.

Я бы никогда не поверила в ее отсутствие. Я никогда не сомневалась, что ее призрак реален. Я знала, что она здесь, нутром чувствовала. Зачем духу Алекс оставлять меня в покое, если проклятие Марджери не снято? Марджери предъявила права на Алекс в ту же ночь, что и на меня: в ночь моего спиритического сеанса.

Моя вина. Во всем этом – моя вина.

Я останавливаюсь на поляне, медленно поворачиваясь по кругу. Я не могу контролировать все вокруг; я не могу гарантировать, что в тот момент, когда я повернусь спиной к тому или иному дереву, ее призрак не выскользнет из-под лозы, чтобы сомкнуть холодные пальцы на моем горле.

– Прости, – шепчу я. Если она меня и слышит, то не дает об этом знать.

Потом я поворачиваюсь на каблуках и со всех ног мчусь прочь из леса. Я спотыкаюсь и перелетаю через камни и корни, с трудом поднимаюсь по ступенькам в Годвин-хаус и чуть не падаю в холле черного хода, капаю растаявшим снегом на половицы и дрожу от охватившего меня тепла.

Я возвращаю турмалин на подоконник, защиту от чего-то – кого-то – увиденного. Но, забравшись в постель, не могу уснуть.

Я боюсь закрыть глаза.

Я спланировала третий «Ночной перелет», записки написаны протекающей авторучкой Эллис, сложены, перевязаны шпагатом и подсунуты под двери. После того как я доставляю послания, Каджал с покрасневшими глазами находит меня на кухне, я завариваю чай.

– Я не могу прийти сегодня ночью, – говорит она. – Я знаю, что не допускается говорить об этом, но я не хотела, чтобы вы прождали меня напрасно.

– Ты нездорова? – спрашиваю я.

Каджал морщится, словно ей больно.

– Да. Наверное, время года такое, правда? Не сомневаюсь, до конца недели я заражу всех остальных.

– Ой, нет. Прости. Слушай, а давай я заварю тебе чайку. И не беспокойся о ночи, правда; тебе следует отдыхать…

– Что происходит?

Оглянувшись, я вижу Эллис у входа в кухню, одной рукой она упирается в дверной проем, уже одетая в блейзер и брюки из саржи, несмотря на то, что нет еще и восьми утра.

Каджал чихает в локоть, затем трет ладонями щеки.

– Я болею. Очевидно, я не собираюсь ничего делать ночью, так что подумала…

– Не будь смешной, – перебивает Эллис. – Конечно, ты будешь делать это ночью. Просто небольшой вирус. Мы не можем собраться без тебя.

– Я в самом деле не могу. – Волосы Каджал обычно идеально ухожены, шелковисты и уложены свободными волнами; сегодня они скручены в неряшливый узел и стянуты резинкой. Вид у нее больной, ей бы лежать в кровати, а не бродить по холодному лесу.

Но Эллис хмурится еще сильнее, отталкивается от дверного проема и заходит на кухню.

– Ты должна пойти. Ты не можешь выбирать, Каджал, – ты давала клятвы во время посвящения. Теперь ты с нами связана.

– Все нормально, Эллис, – говорю я и ловлю себя на том, что пытаюсь протиснуться между ними, хотя знаю, что Эллис не причинит Каджал вреда. – Магии не существует, ты же помнишь? И значит, ни один злой дух не восстанет из мертвых, чтобы наказать Каджал за одну пропущенную ночь.

Конечно, клятвы, что мы произносили во время посвящения, совсем не были теми самыми клятвами – я поостереглась использовать колдовство в начальных обрядах, чтобы угодить, – но это возражение Эллис примет. Это все, что имеет значение. И если она все еще хочет, чтобы я занялась сегодня ночью колдовством, чтобы выступила перед ней, как призовая лошадь, она согласится.

Лицо Эллис становится спокойным и гладким как мрамор, высеченная в камне бесстрастность. Я не знаю, как это понимать, поэтому остаюсь на месте, вросшая ногами в пол, в неровный фундамент Годвин-хаус.

Наконец, улыбка раскалывает ее губы, и Эллис кивает:

– Прекрасно, – говорит она настолько спокойно, что я почти верю, что теперь ей все равно. – Как хочешь. Надеюсь, ты поправишься, Каджал.