Шрифт:
Закладка:
Кто бы ни был истинным автором «Истории русов», заманчиво думать, что она выросла из дискуссий о малороссийском дворянстве. Если это так, то перед нами тот редкостный случай, когда можно наблюдать действие потайных пружин историографии: от изначального внешнего импульса к формированию среды знатоков прошлого, огранке и шлифовке идеи и, наконец, к знаменитому тексту.
По понятным причинам «патриоты» идентифицировали себя с «короткой» версией украинской истории, которая вскоре ляжет в основание романтического видения украинского прошлого и окажется в наибольшей степени ответственна за «национальное пробуждение» XIX века. В ней было все, что так ценил романтизм: героика, жертвенность, благородство духа, кровавые битвы, жестокие притеснения и путь к свободе. Нельзя сказать, что без «короткой» казацкой истории возникновение украинского национализма в XIX веке было невозможно. Вероятно, национальные «будители» нашли бы какие-то иные исторические символы и мифы, хотя и сомнительно, чтоб они оказались бы столь эффектными. «Короткая» история оказалась идеально приспособлена для конвертации в национальный миф. Она почти безупречно выполняла задачи, возлагаемые на национальную историю. Ни одна версия, предложенная впоследствии, не смогла составить ей достойную конкуренцию.
В «Мертвых душах» слово «дорога» в значении «проезжего пути» употреблено больше 80 раз, и ни разу в откровенно порицательном смысле. Худшее, что Гоголь может сказать о дороге, что она «скучна» или «ухабиста». Но любое путешествие («дорога») несет в себе «странное, и манящее, и несущее, и чудесное», даже «спасительное».
Глава шестая
Спор о наследии Киевской Руси: Максимович versus Погодин
Спор между Михаилом Петровичем Погодиным и Михаилом Александровичем Максимовичем о судьбе средневекового Приднепровья[228] случился так давно — в середине позапрошлого уже столетия, что сегодня мало кто ведает о действительных его причинах; еще меньше обращаются ныне к первоначальной аргументации ученых[229], помня лишь общее впечатление, внушенное позднейшими комментаторами. При этом в «историографической памяти» Украины эта полемика и поныне числится среди важнейших вех, отмечающих становление самостоятельной исторической мысли, а Максимович представляется былинным витязем, который в одиночку отстоял право украинцев[230] считать Киевскую Русь частью собственной истории. Как и с любым событием, которое по тем или иным причинам становится весьма важным для потомков, полемика Погодина и Максимовича уже почти целиком превратилась в миф, вовсе утратив свои реальные очертания. Трансформации этого научно-публицистического спора в героический эпизод, память о котором следует всемерно почитать, немало способствовал и его внешний формат. Ибо взору потомков он стал представляться открытым поединком, из которого, по мнению сторонников Максимовича, украинский ученый вышел безусловным победителем. То была своего рода историографическая битва Давида с Голиафом. Ведь параллели, и в самом деле, напрашиваются сами собой: если Максимович — частное лицо, уединившийся на своем хуторе, знаток прошлого, то Погодин — знаменитость, профессор Московского университета и академик; украинец против россиянина; неофициальная украинская культура vs официозная имперская история. Эти оппозиции прочитываются даже слишком легко.
В российской историографии эта полемика, судя по всему, не оставила сколь-нибудь серьезного следа[231]. Совсем по-другому дело обстоит в украинском лагере[232]. Обмен посланиями между старыми приятелями превратился на страницах учебников в первое публичное столкновение двух соперничающих версий украинской истории, и исходная битва оказалась выиграна украинцами на чужом — историческом — поле боя. Сегодня помнят: если великоросс Погодин отрицал какую бы то ни было языковую или этническую связь современных ему украинцев с Киевской Русью, то украинец Максимович энергично отстаивал понимание ее как составной части украинской истории. Исходя из этого, в позиции Погодина склонны усматривать элементарный рецидив великодержавности, а в аргументах Максимовича — украинский патриотизм. Поскольку вполне очерченные и знакомые идеологические позиции распознать гораздо легче, чем вдаваться в действительную суть спора, то принято считать, что Максимович отстаивал понимание украинской истории как независимой, близкое к тому, которое легло в основу позднейшей схемы М. С. Грушевского (о начале непрерывной истории по сути Украины прямо с докиевских времен, от антов[233]). Однако, как мы постараемся показать, такое расхожее представление не просто далеко от истины, а прямо противоположно тому, что, собственно, имело место в действительности.
Из-за того, что переписка (и сопутствующие полемические тексты) оказались прочитаны неверно[234], стоит обратиться к ним заново. Для нас это давнее столкновение важно и показательно тем, что наглядно демонстрирует, насколько проблематичной представлялась «Киевская Русь» еще в середине XIX века, каким серьезным вызовом она была для только рождающихся тогда национальных историографий и, наконец, сколь неожиданными оказались российские и украинские ответы на этот вызов.
В 1856 году Погодин опубликовал написанную в виде послания Измаилу Срезневскому статью[235]. В ней ученый предлагал, как ему казалось, удовлетворительную разгадку тому историческому парадоксу, который в середине XIX века — после «открытия Украины»! — уже нельзя было не принимать во внимание. Парадокс этот, коротко говоря, состоял в том, что древнейшие события российской истории разворачивались главным образом на юге Руси (близ Киева, Чернигова, Переяслава) — там, где историки поколения Погодина уже определенно помещали украинцев. При этом малороссы по всем признакам представляли для них отдельный народ, который свои традиции — историческую, фольклорную, языковую — никак не связывал с Киевской Русью. И это не казалось заблуждением: видные филологи того времени, в частности Срезневский (как признанный знаток русского и украинского наследия), также утверждали, что в текстах древнерусских памятников признаков современного украинского языка не обнаруживается. Собственные наблюдения Погодина убедили его в том, что древнерусская княжеская традиция не принадлежит малороссийской истории, что украинский фольклор не сохранил, например, былин, где главными персонажами были бы деятели домонгольского киевского периода, напротив — украинские думы повествуют прежде всего о недавней истории казачества.
Как быть с этим очевидным противоречием? Что же на самом деле случилось? Ведь что-то должно было произойти, чтобы Киевская Русь
