Грайт велел свернуть к ручью – кони и без понукания тянулись туда сами. Выстроившись рядком, все шестеро принялись пить, пофыркивая. Мои спутники не спешивались, а потому и я остался в седле, все сильнее чувствуя кое-какие сигналы организма. А ведь самые подходящие места…

Наконец последний конь поднял голову, роняя с губ крупные прозрачные капли. Грайт озирал окрестности с таким видом, словно что-то высматривал.

– Подходящие места, – сказал он, повторив вслух некоторые мои мысли. Легко спрыгнул наземь. – Самое время облегчиться – нам еще ехать и ехать. Алатиэль, ты первая. Вон туда.

Он показал на прогалину, заросшую теми самыми твердыми кустами, и выглядел совершенно спокойным: вокруг беззаботно гомонили какие-то птахи, так что поблизости заведомо не было ни зверя, ни человека, существа порой в лесу гораздо более опасного, чем зверь.

Кивнув, Алатиэль достала из седельной сумки что-то напоминающее завернутое в грубую бумагу блюдце и ушла в указанном направлении. Слышно было, как она шумно раздвигает ветки, потом они скрыли ее из виду, и шум прекратился.

– Давай теперь ты, – распорядился Грайт, кивнув в сторону таких же кустов в противоположном направлении, разве что стоявших подальше. – Зверья, очень похоже, поблизости нет, но все равно, если что, беги опрометью сюда и ори, не стесняясь, чтобы мы успели выхватить луки. Все равно мечом ты не владеешь, так что кидайся под защиту стрел. Ах да…

Он расстегнул мою седельную сумку (куда я так до сих пор и не заглянул, не получив соответствующего распоряжения), протянул мне такое же «блюдце в бумаге», как у Алатиэль, усмехнулся:

– Не дитя несмышленое, враз сообразишь, как этим пользоваться, у вас почти то же самое…

«Блюдце» оказалось совсем легоньким. Я пошел в указанном направлении, пока кусты совершенно не скрыли меня от спутников, выбрал прогалинку меж ними. Первым делом позаботился о малой нужде, потом развернул легонький сверток. Ага, вот оно что – несколько листов тонкой бумаги, аккуратно вырезанной в виде почти идеальных кружков. Вот что у них вместо наших клочков газет – ничего не скажешь, культурненько. Хотя мне говорил кто-то, что за границей для этого есть специальная бумага, – но это наверняка только буржуи роскошествуют…

Добрая половина бумажных кружочков оказалась без надобности. Я не стал их выбрасывать – отнес назад и уже самостоятельно положил назад в седельную суму. Судя по тому, что Грайт и вернувшаяся раньше меня Алатиэль это проигнорировали, я поступил правильно.

Потом в кусты ненадолго удалился Грайт, а придя назад, кивком разрешил сделать то же Лагу. Разрешил нам напиться из ручья и напился сам, так же, как мы, черпая ладонью. Вода была чистая и вкусная.

– Короткий привал, – сказал в заключение Грайт. – Беззаботно дымим, конечно, не все, кое-кто может в охотку сосать леденец…

И вытащил трубку с кисетом. Я свою трубку набил гораздо более неуклюже, чем он, – впервые здесь пришлось, а в нашем мире за трубку брался лишь пару раз, давненько – одна моя тогдашняя знакомая девушка сказала, что ей нравятся курильщики трубок, чем-то они ей напоминают пиратов или Шерлока Холмса (она любила читать про пиратов и про Шерлока Холмса). Вот я и не выпускал изо рта трубку месяц даже на улице, когда мы с ней гуляли, – несмотря на удивленные взгляды иных прохожих (в самом деле, курсант с папиросой в зубах не вызывал ни малейшего удивления, а вот с трубкой…). Через месяц у нас все как-то незаметно разладилось и пошло прахом, и я не без облегчения вернулся к папиросам…

Прикурить с помощью стеклышка в оправе оказалось проще, чем мне поначалу представлялось: я просто-напросто следил за Грайтом и старательно повторил все его нехитрые манипуляции. Табак оказался превосходным – в меру легким, в меру крепким, душистым, да и припахивал словно бы медом. Так что я с удовольствием пускал сизоватые клубы, по примеру Грайта и Алатиэль полулежа в мягкой траве, опираясь на левый локоть. Что до Алатиэль, она достала из кармана толстый цилиндрик, сняла крышечку и отправила в рот сразу четыре ярко-красных шарика. Судя по тому, как она принялась их старательно сосать, это были именно что леденцы.

Лаг тоже достал трубку, только гнутую, явно вопросительно глянул на Грайта и только после его небрежного кивка принялся ее набивать. Он так и не прилег и не присел, остался на ногах, и это, похоже, тоже имело значение.

В строгости они тут держат слуг, подумал я: на оправку – с разрешения барина, курить – с разрешения барина, в присутствии барина торчи на ногах. Феодализм, что. А впрочем, и я не сел бы без разрешения в присутствии старшего по званию, и без его дозволения в иных случаях не закурил бы, да и с оправкой в армии, вспоминая бравого солдата Швейка, не всегда обстоит по желанию…

Посмотрев на нас, пыхающих в три трубки, Алатиэль сказала с лукавым видом:

– Костатен, а я видела в вашем мире, как две девушки курили. Когда мы с Грайтом ходили в лесок, где у вас устроено место для танцев. Только не трубки, а такие штучки вроде трубочек из сгоравшей вместе с табаком бумаги. Грайт, как всегда, остался невозмутим, а я страшно удивилась, хотя изо всех сил постаралась вида не показать. Их видели многие, но они курили…

– А у вас что, женщинам запрещено курить? – лениво поинтересовался я.

– Ничего подобного! – живо возразила Алатиэль. – Запретов нет. Просто… В обществе появиться с трубкой для дворянки – значит признать себя старухой. Другое дело – в уединении, в своем доме или замке. У других сословий примерно те же правила. Но вот появиться с трубкой в зубах на улице… это такой позор и бесчестье… Даже у крестьян. Между прочим, те девушки, у вас, выглядели немного… странно. В них, мне кажется, была какая-то странная смесь смущения и вызова. Им ничего не говорили, но многие, в том числе и их ровесницы, поглядывали не враждебно, но явно неодобрительно…

Она развивала тему – а я слушал вполуха. Это тоже были совершенно ненужные мне знания – но не обрывать же пустую болтовню на привале?

– Я поняла так, что у вас девушкам, рискнувшим закурить на людях, никто ничего не скажет, но отношение окружающих будет неодобрительное?

– Примерно так и обстоит, – сказал я.

– Ну вот, а у крестьян еще лет пятьдесят назад, мне рассказывали, женщину, появившуюся на людях с трубкой, могли и убить, оставшись безнаказанными…

Грайт усмехнулся:

– Ну если обратиться к старой истории… Напомнить тебе, как еще лет двести назад поступали с молодыми дворянками? Которые не появлялись с трубкой ни на улице, ни в обществе, а всего-навсего оказывались застигнутыми, когда украдкой покуривали в дальних комнатах, одни или с подругами?

Он оставался бесстрастным и невозмутимым, но все же мне показалось, что он легонько поддразнивает девушку и за его словами что-то определенно стоит.

Щеки Алатиэль порозовели, но голос звучал ровно:

– Грайт, я и не говорила, что старые обычаи, касаются они крестьянок или дворянок, мне нравятся. Ну да, однажды подруги меня уговорили затянуться трубочкой. Какая гадость! Я думала, глаза на лоб выскочат, долго не могла прокашляться… Верю подругам, что все дело в непривычке, но все равно в рот эту дрянь не возьму…