Неподвижный тёплый воздух наполнила вонь стухшей, пролежавшей на солнце рыбы. Внезапно всё вокруг как-то изменилось: лужа превратилась в затянутое ряской болото, деревья встали стеной вокруг, словно в густом тёмном лесу. А потом из лужи вынырнуло… нечто. Голое белокожее — ни до, ни после мне не приходилось встречать таких светлокожих людей — тело покрывала блестящая прозрачная слизь. Фигура напоминала своими округлостями женскую, но ростом создание было не выше Толика. Длинные мокрые волосы свисали на плечи и спину, перепончатые пальцы держали руки нашего друга.

Она приблизила своё бледное лицо к уху Толика и зашептала что-то нам непонятное. Мы сидели как парализованные, не способные поверить в реальность происходящего. Время замерло.

Наконец странная женщина замолчала. Она посмотрела на нас, застывших у края лужи. По тёмным глазам создания скользнула мигательная перепонка. Мы успели увидеть на месте носа два отверстия, а небольшой рот оказался безгубым. Тут же нечто нырнуло в лужу, оставив на поверхности лишь лёгкие волны.

Толик повернулся к нам.

— Чего уставились, идиоты?!

И тут нам стало по-настоящему страшно, потому что это как-то совсем не походило на нашего друга.

С того дня он стал сам не свой. Начал ругаться матом и курить. Мы неуклюже переняли привычки, не желая казаться слюнтяями. Толик всегда был заводилой, подбивавшим нас на проделки, но теперь его затеи обрели новый характер. Казалось, изменилось представление нашего друга о веселье, а то, что нравилось нам, стало «фигнёй для малолеток».

Не решаясь отказать, мы поджигали мусор в урнах, разрисовывали стены подъездов, сыпали гвозди на проезжую часть и творили много чего другого. Но самым странным в поведении Толика казалось нам постоянство, с которым он ходил в парк. После происшествия у лужи, мы и носа туда не совали, но друга тянуло туда словно магнитом. И после каждого возвращения у него появлялись новые идеи для всё более пугающих забав.

И сейчас события повторялись. Чтобы окончательно убедиться в правоте моих сомнений насчёт троицы вредитилей, мне надо вернуться к месту, которое годами преследовало меня в кошмарах.

Я не был в парке с детства. Всю жизнь обходил его стороной, но тянуть дальше не мог. Разболелось колено, ноги в прямом смысле отказывались идти. Но я шёл, вернее, тащился. Медленно и тяжело, сгибаясь, словно под порывами дующего навстречу ветра. Нерешительно остановился перед входом. Металлический забор напоминал клетку, и там внутри меня ждало нечто более опасное, чем всякие львы и тигры. Я собрался с духом и ступил внутрь.

Около одной из скамеек сидел мальчик в инвалидном кресле. Он безразлично смотрел на играющих детей, блестящая струйка слюны собралась у него в уголке рта. Сидевшая рядом женщина отложила книгу, нашла платок и аккуратно вытерла рот мальчика.

«Митька!» — болезненно взметнулось воспоминание. Сердце затрепыхалось где-то в горле, колени стали мягкими как глина. Я почти рухнул на соседнюю скамейку.

— Вам нехорошо? — участливо спросила женщина.

Я успокаивающе помахал рукой, но женщина покопалась в своей объёмистой сумке и протянула бутылку. Отпив несколько глотков, хотел вернуть воду.

— Оставьте себе, — сказала женщина. — Нам уже пора домой.

Она устроила ребёнка поудобнее и покатила кресло прочь из парка.

Солнечные блики играли на воде в бутылке, погружая меня в воспоминания.

Тем злополучным летом мы целыми днями пропадали на улице, предоставленные сами себе. Бегали даже на речку, купались там, пекли картошку, утянутую из дома. Толя тоже был с нами, хотя и смотрел на нас как на малышню.

В то воскресенье он уговорил нас пойти на стройку. Толя отодвинул доску в заборе, и мы проникли внутрь. Я, Митька, Лёша и Сашка сразу разбежались в разные стороны, осваивая новую территорию для игр. Толик ничем не интересовался и со скукой смотрел на нас сверху из недостроенного здания. Постепенно мы все тоже стянулись туда, оживлённо обсуждая увиденное.

— А слабо прыгнуть вниз отсюда? — лениво спросил Толик.

Мы подошли к краю. Закатное солнце светило в спины, уродливо вытягивая наши тени. Внизу рассыпались щебёнка, битый кирпич и какие-то железки.

— Надо разбежаться и прыгнуть вон туда, на траву, — указал Толик. — Я так уже сто раз делал.

Я попятился от края. Все ребята молчали.

— Трусишки, трусишки, наделали в штанишки, — подначивал Толя.

— Мы не трусы, — ответил Митька.

Но Толик продолжал смеяться и дразнить:

— Трусливые девчонки, испугались мыши из коробчонки.

Не знаю почему, но это показалось обиднее всего.

— Никакие мы не трусы, — снова сказал Митька, но голос его предательски дрогнул.

— Ну раз по одиночке дрейфите, прыгайте вместе! — подначил Толик.

Тогда они отошли для разбега.

Митька посмотрел на меня, но я только жалобно проканючил:

— Ребят, не надо, а? Пожалуйста, не надо… — А потом трусливо зажмурился, поэтому не увидел, что пошло не так.

Раздался глухой звук.

Толя приблизился к краю и посмотрел вниз.

— Живы? — непослушными губами спросил я.

Толик обернулся и уставился на меня. В его глазах не было страха, только весёлый интерес. Поверив, что с ребятами всё в порядке, я подбежал посмотреть. Друзья лежали внизу в странных изломанных позах и не шевелились. Я хотел отойти от края, но Толик преградил мне дорогу. Он молчал, только продолжал смотреть на меня с любопытством, словно изучая.

— Я никому ничего не скажу, — мой язык заплетался, словно ноги соседского пьяницы дяди Вовы.

Почти севшее солнце бросало багровые отсветы на всё вокруг. Было очень тихо, только где-то далеко тренькал трамвай. Всё так же молча, Толик теснил меня к краю. Он не прикасался ко мне, просто двигался, как-то по-птичьи наскакивая. Я не оборачивался, но спиной чувствовал ту грань, что уже забрала моих друзей. На лице Толика засияло злобное торжество, и я прыгнул.

Прыгнул вперёд, а не назад. Оттолкнул этого злобного монстра, прячущегося под личиной моего друга, и сбежал вниз. Споткнулся об арматуру на лестнице и упал, больно ударившись коленом. Застилая глаза, потекли слезы. Но я всё равно бежал. Потом долго метался перед забором в поисках нужной доски. Всё же вырвался на свободу и помчался домой. Колено ужасно болело, кровь текла в сандалию. Но я нёсся так, словно за мной мчалась стая волков.

Дома коленку намазали зеленкой и забинтовали. Мама говорила что-то успокаивающее, и я немного пришёл в себя. Но не смог выдавить и слова о случившемся.

А вот Толик рассказал своим родителям. Переврал всё, представив виноватым меня. Ему поверили все, даже мои родители.

Мама только плакала и причитала:

— Горе-то какое…