Шрифт:
Закладка:
Маркони искал выражение лица Вильяма Приса.
— Ну, как теперь, сэр? Вам достаточно?
Прис удовлетворенно кивает. Теперь он убежден: в это дело можно вложить свое доброе имя.
Главный инженер правительственных телеграфов, много лет не понимавший значения электромагнитных волн, становится их сторонником. Более того — их неутомимым глашатаем. Газеты и журналы печатают: «Новый способ передачи сигналов… Успешные опыты… Мнение инженера Приса…»
Прис делает доклад в Электротехническом обществе Лондона. Прис едет в Ливерпуль и там на заседании Британской ассоциации для развития наук повторяет то же сообщение. Говорит о новом открытии, рассказывает об испытаниях. И подчеркивает их практическое значение. Пока никакого разговора об устройстве приборов. Одни только теоретические положения и картинное описание испытаний. Содержимое футляров остается для всех закрытым. В лондонском Патентном бюро продолжается с соблюдением полной тайны изучение заявки Маркони.
Попытки некоторых газет намекнуть: «А не шарлатанство ли за всеми этими чудесами?» — подавлялись безусловным авторитетом главы британских телеграфов.
Между тем сам виновник поднявшегося переполоха сидел в комнатах комфортабельного дома, что сняла для него в Лондоне мама Анна, сидел в ожидании приговора Патентного бюро. И чтобы убить время, поглощал, лежа на диване, страницы книг, которые удалось схватить в столичных магазинах. Страницы разных опытов с электромагнитными волнами в лабораториях и кабинетах разных стран.
За окнами на шумной стрит раздавались выкрики газетчиков: «Последняя новость!», «Телеграфия без проводов!», «Секрет изобретателя!».
В ПОЛНЫЙ ГОЛОС
Что же там произошло? Что скрывается за эффектными опытами молодого итальянца?
Мысль об этом возвращалась навязчиво. И на уроках Минного класса, и в тиши физического кабинета, и дома, когда он, казалось бы, разговаривает с родными совсем о других вещах.
Да и газеты продолжали напоминать, оповещая: демонстрация сигналов из одного здания в другое; передача на равнине, передача среди холмов… И повторяется имя — Маркони, Маркони…
Но что у него в ящиках под глухими футлярами, никто не знал. Можно было только гадать. А сам Маркони говорил лишь общие слова: его ящики осуществляют наиболее жгучую мечту человечества — телеграфию без проводов.
Взвешивая эти отрывочные сообщения, проверяя их в уме, Попов как бы проверял еще раз самого себя, весь свой путь, свои собственные поиски и находки. Еще и еще раз говорит он себе: другого пути нет. Другого пути наука предложить не может. Стало быть, лучи Герца. Стало быть, решение должно быть такое же, как у него. Или примерно такое же. Если это не надувательство или какое-то недоразумение. А если вправду, то путь тот же. Он может, закрыв глаза, сказать, что там содержится, в этих таинственных ящиках итальянца. И думает, что не ошибется.
Уверенность его растет. Как и растет вместе с тем какое-то ощущение, что в его жизнь, Попова, физика и преподавателя, в его научные занятия вторгается все сильнее, назойливее нечто ему совершенно чуждое. И словно глухо чем-то грозит. Какими чистыми, почти безмятежными показались вдруг те дни, когда он ничего не знал, кроме поисков и решений научной истины, и когда вместе с Рыбкиным вот здесь, за столиками физического кабинета, преодолевал он муки «тысячи мелочей» и шаг за шагом, от столика к столику вел свое малое дитя — изобретение приемника. Сладостные муки!
А сейчас он шагает туда-сюда вдоль линии этих столиков, словно подстегиваемый, и тяжелые складки проступают на его лице.
Он повернулся, вышел из кабинета и стал подниматься по лестнице на второй этаж — в канцелярию заведующего Минным классом.
Капитан Васильев чувствовал себя, конечно, неловко.
— Кто же мог предположить, что так повернется! — воскликнул он сокрушенно и уже без тени той начальственной холодности, с какой принимал Попова в тот раз. — Ваше изобретение… И вдруг там объявился, с таким шумом!
— Этого следовало ожидать, — сухо ответил Попов. — Прошел год, как получил я от вас указание, предостережение. А что у нас подвинулось с применением?
— Вы же знаете, Александр Степанович, я только выполнял…
— Да, да… — согласился Попов.
Он знал, что значит эта лестница подчинения, называемая «по командованию». И эта уверенность некоторых в том, что все можно приказать, запретить — «отставить!» И вроде бы ради пользы отечества!
— Что же вы полагаете? — сочувственно поинтересовался заведующий.
— Позаботиться, чтобы мы теперь не очень отстали, — горько усмехнулся Попов.
— А именно?
— А именно — ставить опыты. В более широких масштабах. Если флот заинтересован, переходить на море.
— Я доложу, — подхватил капитан. — Надеюсь, согласие командования последует.
— Дело не только в согласии, — сказал Попов. — Нужны известные средства, затраты. Мы не можем выходить на море с тем, что есть. Лекционные игрушки! Невозможно уже изготовлять все это почти домашним путем. Требуется надлежащая аппаратура.
Заведующий помрачнел.
— Средства? — повторил он. — Вам известно, Александр Степанович, наш Минный класс не располагает лишними средствами.
— Я не знаю, что следует считать «лишним», — тихо ответил Попов.
— Не обижайтесь, Александр Степанович! — поспешил заверить Васильев. — Мы действительно не располагаем возможностью производить подобные траты. Только на учебные цели. А то, что вы предлагаете, не предусмотрено ни по какой статье.
— Действительно, предусмотреть подобное бывает трудно, — заметил Попов.
Капитан Васильев быстро взглянул на него.
— Я могу только испросить у командования, в морском техническом комитете. Послать рапорт в Петербург. Ну, а какой будет ответ… — Он сделал неопределенный жест.
— Адмирал Скрыдлов обещал мне содействие. Еще летом, на выставке, — сказал Попов.
— А сколько, вы считаете, было бы необходимо?
Попов замялся. Он был крайне щепетилен в таких вопросах, когда дело касалось денег, чужих денег, пусть даже из казны. А вдруг кому-то покажется чрезмерным, «с запросом», как говорят? И может вдруг кого-то отпугнуть, остановить…
— Думается, рублей триста хватило бы… На самое необходимое. — Он назвал сумму, наименьшую, какую мог.
Заведующий сделал все же непроницаемое лицо.
— Я доложу по установленной форме. Но придется, Александр Степанович, составить примерную роспись расходов.
Попов покорно согласился. Порядок есть порядок. Форма есть форма. Служба во флотском заведении его уже достаточно научила.
Ну, а что касается бывшего запрещения — оно отпало как-то само собой. Так же странно, без особого смысла, как и возникло. События сами его опередили.
Напротив, все стали удивляться, почему Попов не заговорит о своем изобретении в полный голос.
Вечером, в последний мартовский день 1897 года большой трехэтажный дом кронштадтского Морского собрания блистал огнями. Со всех концов города к центральному подъезду направлялись группами пешеходы, подкатывали санки. В вестибюле, на лестнице, в залах и гостиных, по всей анфиладе
