Рильке размышлял над этой притчей, подыскивая новое жилье в Париже. К удивлению, помощь пришла от еще одного блудного дитя в этом городе – от старой приятельницы Паулы Беккер. Три месяца назад Беккер среди ночи тайком покинула Ворпсведе, пока муж спал. Она написала Рильке письмо, в котором говорила о намерении приехать в Париж и где утверждала: «Я – не Модерзон, но я уже и не Паула Беккер. Я – это Я». Она хотела вновь повидаться с Рильке, с Роденом, но больше всего жаждала снова работать.

Рильке не ожидал, что Беккер способна самостоятельно так долго продержаться, но для жизни ей хватало мольберта, стула из сосны и рабочего стола. Она поселилась в прежней гостинице неподалеку от Люксембургского сада, в доме номер 29 по улице Кассет. Гостиница была переполнена, но комнаты стоили дешево, да и плата вносилась раз в неделю. В мае Рильке обратился к Беккер, и она помогла поэту снять комнату наверху.

Он тут же перебрался в новое жилище, выходящее окнами на церковный неф, который будто падал в небо подобно тонущему кораблю, так казалось поэту. Сел за новый стол и сообщил Вестхоф неожиданную весть о собственном увольнении. Рильке попытался с пониманием отнестись к оскорблению и написал жене, что, вероятно, скульптор почувствовал страдания подчиненного и изгнал его из сочувствия ему. Соглашение не могло длиться вечно, возможно, такой исход вполне «удачен».

Но на следующий день Рильке излил свои чувства в письме Родену. «Я глубоко ранен случившимся», – писал поэт. Скульптор настолько легко прогнал его, что Рильке ощутил себя рядовым служащим, хотя считал себя «личным секретарем только для внешних условий», а в действительности, как позже заметила Андреас-Саломе, «был другом в полном и свободном распоряжении».

«Секретаря не подпускают так близко», – писал Рильке. Он вновь попытался оправдаться, говоря, что все случившееся – всего лишь недоразумение, а вовсе не обман доверия. И вне зависимости от мнения Родена, верность Рильке скульптору оставалась непоколебима. «Я понимаю, что Ваш мудрый организм отвергает все, что считает опасным для собственного существования… Мы больше не увидимся, но, подобно тем апостолам, что сокрушаются в одиночестве, я начинаю новую жизнь, жизнь, которая провозгласит торжество Вашего примера и найдет в Вас утешение, честность и силу».

Изгнание не просто ранило Рильке. Оно оборвало важное творческое развитие поэта. Он чувствовал себя не вовремя обрезанной виноградной лозой, и «на месте рта лишь зияла пропасть». Свое уязвимое состояние он отразил в стихотворении «Автопортрет 1906 года», написанном в том же году.

И страх и синева, и то, что в нас

смиренье, но не рабство, только детства

страх, и служенье, женское подчас.

И рот, большой и ровный, вот сейчас:

нет, не вещать, а правоты юродство

всем предъявлять. Лик без дурного сходства,

Написание этих строк отразилось и в его портрете. Беккер практиковалась в рисунке человека для занятий в Академии Жюлиана, но не могла нанять натурщиков. Рильке согласился позировать ей по утрам. Но вдруг во время одной такой сессии в дверь постучали. Беккер выглянула на улицу сквозь щель в шторах и вновь поспешила их плотно задернуть. Она резко обернулась и прошептала: «Это Модерзон».

В письмах муж обвинял Беккер в эгоизме и жестокости. Беккер возражала, что обвинения в бессердечности несправедливы, поскольку искусство – тоже форма любви. Модерзон умолял вернуться, Беккер умоляла отпустить.

Некоторое время Рильке не позволял втянуть себя в конфликт, но теперь вдруг оказался между двух друзей. Он переживал, что если будет слишком поддерживать творческие стремления Беккер, то выйдет, будто он занял ее сторону. В тот день поэт ушел, а Беккер разговаривала с Модерзоном, но Париж покидать она не собиралась и вскоре после этого написала мужу: «Прошу, избавь нас обоих от мучений. Отпусти меня, Отто. Я не хочу быть твоей женой. Не хочу этого. Прими это. Просто прими. Не мучай себя больше».

Сестра Беккер пришла в ярость, а старый приятель Карл Гауптман назвал Паулу невежественной и слабой. Рильке так и не принял ни одну сторону, но свое мнение о ситуации выразил, отказавшись и дальше позировать. Так что портрет Беккер не закончила и вновь вернулась к натюрмортам.

В некотором роде этот незаконченный портрет лучше передает характер изображенного на нем человека. Беккер не стала изображать бледно-голубые глаза и сонные веки, а оставила темные невыразительные круги. Такими и были глаза поэта: широко распахнутые, но беззащитные перед видениями. Рот «большой и без затей», совсем как в стихотворении. Но на портрете Беккер рот слегка приоткрыт, будто виноградная лоза из стихотворения. Оба портрета передают перемены, но работа Беккер прозорливо уловила момент перехода.

Отдалившись от Беккер, следующий месяц Рильке провел в гостинице аскетом. Он «преклонял колени и поднимался в одиночестве комнаты, и всякое происходящее в ней было священно: даже однообразие разочарования и отчаяния», писал поэт жене.

Поэзия стала богом для Рильке, а слова – ангелами, что ведут в обитель божества. Тогда к нему и вернулся шартрский ангел и принес стих. В «Ангеле с солнечными часами» Рильке смиряется с расстоянием, которое отделяет его мир от мира ангелов. Он вспоминает, как ветер едва не сбил его с ног, но ангел остался неподвижен. И он задается вопросом, как хорошо этот ангел, неусыпно держащий солнечные часы, понимает другой мир, и пишет в последней строке: «Что в нас ты, камень, понял на свету?»

Все мысли, которые последние девять месяцев бродили в голове Рильке, восторженно полились на бумагу и оформились в первую часть двухтомного сборника «Новые стихотворения». И хотя поэт вновь писал, у него не было ни денег, ни стремлений. Вновь он почувствовал себя отвергнутым блудным сыном.

Теперь, когда его против воли изгнали из «отчего» дома, он увидел притчу в другом свете. Возможно, путешествие блудного сына в неизведанные земли – это не себялюбие, а храбрость. На самом деле можно только пожалеть старшего сына, не решившегося уйти. Он полагал, что судьба человека привязана к месту рождения и жизнь состоит из непрерывного тяжелого труда. А блудный сын отправляется навстречу приключениям, почувствует свободу и даже, может быть, найдет Бога.

Таким блудного сына изобразил Роден – на коленях и с воздетыми к небу руками. Сначала работа называлась «Блудный сын», но затем название изменилось на «Молящийся», однако Рильке считал, что оба неверны и написал в монографии: