Хаммонд поворачивается и выходит за дверь, и я смотрю, как она медленно закрывается за ним, с тихим щелчком запирая нас внутри.

В ушах стоит шум. Сердце выпрыгивает из груди. Я сжимаю кулаки и чувствую, как ногти впиваются в ладонь. Как же я устала от этого дерьма.

— Ты сделал гребаное предложение, — насмехается Мэйбл над Торреном. — Когда, черт возьми, ты сделал предложение, Торрен?

Я опускаю голову между колен и позволяю им набрасываться друг на друга. Многие годы я выступала в роли посредника и лидера, но до чертиков устала и отказываюсь продолжать эту игру.

— В Кливленде.

Голос Торрена звучит смиренно. Кливленд был перед Атлантой. Прямо перед тем, как все бомбануло.

— В чертовом Кливленде? — Мэйбл фыркает и переводит внимание на меня. Я чувствую, как ее взгляд прожигает в моей спине гигантские дыры. — Так вот почему ты решила уйти? Поэтому захотела уничтожить все, ради чего мы столько лет работали?

Я качаю головой, медленно возвращаясь в вертикальное положение.

— Причин было много, Мэйбл.

От ее презрительного фырканья я стискиваю зубы, мои ноздри раздуваются. Глядя ей в глаза, я говорю чертову суровую правду.

— За эти же года, Мэйбл, я прошла три неудачных курса реабилитации. Три. Из одной клиники лейбл заставил меня выписаться раньше, вопреки совету врача, потому что мы не могли сорвать тур. Пока я пыталась завязать, Джона едва не умер, и единственная причина, по которой он все еще жив, в том, что я наняла ему круглосуточную сиделку с портфелем, полным гребаного Наркана (прим.: Наркан — препарат, который используют для борьбы с симптомами передозировок опиатами).

Она закатывает глаза, будто передоз Джоны не имеет большого значения, и это бесит меня еще больше.

— Каждый участник этой группы в глубокой заднице. Мы стремительно движемся к выгоранию. В чертову могилу. А что насчет тебя? Ты хотя бы знаешь имя парня, которого трахнула в своем номере перед сегодняшним концертом? А вчерашней ночью? Прошло два года с тех пор, как Кристал тебя бросила, а ты все продолжаешь скатываться вниз. И я должна просто ждать, пока ты не упадешь на дно? Хочешь, чтобы я потерпела и увидела, как ты тоже уничтожишь сама себя?

Я дергаю себя за волосы и пинаю кофейный столик, чтобы не закричать. Смотрю на Торрена, который все еще прижимается спиной к стене, стиснув зубы и нахмурив брови. От частых вдохов его грудь вздымается и опадает.

Никто не слушает голос разума.

Все так чертовски боятся перемен — боятся того, что последует за ними, — что готовы держаться за группу до самой смерти. Но я не хочу умирать. И не хочу, чтобы они умерли. Я хочу, чтобы мы жили.

— Я не нуждаюсь в твоих указаниях, как мне жить, Саванна, — вскипает Мэйбл. — Я-то, по крайней мере, сохраняю ясность ума, и не просыпаюсь рожей вниз в канаве, воняя виски.

— И я тоже! — кричу в ответ. — Уже нет.

Прищурившись, она кривит губы.

— Следы от уколов между пальцами ног уже зажили? — почти ласково спрашивает она, и меня тошнит.

— Я пытаюсь, — выдавливаю я. — Я больше не хочу быть тем человеком. Иисусе, разве ты не понимаешь? Мы не переживем еще один год, подобный этому. Я не переживу.

— Тогда займись своей голливудской карьерой, и позволь нам заменить тебя. Мы перестанем быть твоей проблемой.

Не говоря больше ни слова, она встает и выходит за дверь, от ее ледяного отношения меня пробирает холод до мозга костей. Мэйбл всегда смеялась и излучала солнечный свет. Мы были лучшими подругами, а теперь она меня не выносит. Даже не может смотреть в мою сторону без вспышек ненависти и зависти во взгляде.

Это происходило медленно. Вначале ее будоражило то, что группа привлекала к себе внимание. Только когда лейбл стал выставлять меня на первый план на всех плакатах, отправлять на все интервью и публиковать на обложках журналов, наши отношения начали рушиться.

Сейчас они висят на очень тонком волоске. Я думала, что покончить с «Бессердечным городом», — единственный способ исправить ситуацию. Теперь же понятия не имею.

— Я ему не говорил, — разрезает тишину баритон Торрена. Джона все также лежит в отключке в кресле. Куда делся Рыжий, я понятия не имею. Здесь только я и Торрен. — Я никому не говорил, Савви, клянусь.

— Да, знаю. — Я вздыхаю. — Я знаю, Тор. Все в порядке.

Медленно он подходит к дивану, затем садится рядом со мной. Я позволяю ему взять меня за руку и расслабляюсь в тепле его прикосновения.

— Почему ты не соглашаешься? — его голос мрачный и настойчивый. — Неужели это так плохо? Выйти за меня замуж? Мне казалось, мы любим друг друга.

— Я люблю тебя, но не так. И ты меня любишь не так.

Отпустив его руку, я встаю. Несмотря на все дерьмо, что на меня так несправедливо сваливают, в ситуации с Торреном виновата только я. Я использовала его. Давала ему надежду. Пыталась заставить себя что-то чувствовать, пыталась притворяться, но все это лишь разрушило его. Я осталась равнодушна, а он привязался ко мне.

— Ты сделал мне предложение не потому, что любишь, Торрен. Ты сделал мне предложение, потому что отчаянно нуждаешься в спасательном круге, а я больше не могу им быть для тебя.

— Неправда. И ты это знаешь.

— И все же, это правда. Ничто между нами не было по-настоящему. Абсолютно ничего.

— Для меня все было по-настоящему.

— Но не для меня, — подчеркиваю я, и он встает и сокращает дистанцию.

На его красивом лице написан гнев, зеленые глаза полны ярости и горя. Я хочу потянуться к нему и убрать волосы со лба, но вместо этого сжимаю руки в кулаки.

— Я понимаю, что ты устала. Понимаю, что передозировка Джоны свела тебя с ума. И меня тоже. Ты хочешь быть в завязке. Хочешь отдохнуть. — Он берет меня за руки и удерживает мой взгляд. — Но я знаю, Саванна, для тебя это было по-настоящему. Сделай перерыв и снимись в своем фильме, а потом, когда вернешься, ты увидишь, насколько настоящим это было.

Я высвобождаюсь из его рук и отступаю назад.

— Я знаю, что чувствую, Тор.

— Неужели? Потому что не так давно ты была так взволнована идеей написать следующий альбом. После концерта в Берлине мы не спали всю ночь, говорили о том, что будет, если у нас появится ребенок. Как мы сможем совмещать тур и семью. Где будем жить. Не так давно ты была с головой погружена