рассказ в самую обтекаемую форму — я имею в виду наименее позорную, — мне не избежать вопроса, который возникает сам собой. «А отец? Кто отец?» Даже Жан-Мари задаст его себе. И если он еще не утратил способности рассуждать, наверняка он сообразит не сразу, а будет долгими часами думать об этом и строить мучительные догадки. Вот почему я сама должна ответить на этот вопрос, но только где мне взять силы, чтобы произнести: «Твой отец — Ван Лоо». Здесь и вовсе начинается какой-то абсурд. Во-первых, он не знает, что Ван Лоо больше нет в живых. Его тело нашли в парке. В руке он еще сжимал револьвер. Следствие установило, что он покончил с собой, не видя другого выхода из тупика, в который попал. Впрочем, не это важно! Объяснить причины его смерти — уже нелегкий труд, но еще труднее заставить Жана-Мари поверить, что я — чопорная старая дева — могла быть, не побоюсь слова, любовницей этого развратника! Этого преступника! Что он подумает? Днем, значит, она прилежно рисует часы, а по ночам предается похоти? Никогда! Вот почему мне кажется, что я должна начать с самого начала и рассказать все по порядку, как если бы писала роман. Мы не можем беседовать, поэтому я просто прочитаю ему страницы своего дневника. Я вовсе не собираюсь сочинять себе оправдательную речь. Я изложу факты. И начну это завтра.

Мой отец, Оливье де Кермарек, был адвокатом в Туре. В Кильмер мы приезжали на летние каникулы. Отец Франсуа — Пьер Марей де Галар — был биржевым маклером в Париже. Он купил в Жослене роскошное имение, поэтому мы с Франсуа часто встречались. Наши семьи поддерживали между собой отношения. Я в ту пору была еще совсем девочкой. Когда началась война, мне было четырнадцать лет. Я жила в пансионе Сен-Венсан де Поль, в Париже. Господин Марей по просьбе моих родителей опекал меня и по воскресеньям забирал к себе домой. Человек он был страшно занятой и даже в выходные редко оставался дома. Его жена вела бурную светскую жизнь и домоседкой тоже не была.

Большую часть времени мною занимался Франсуа. Он и тогда уже был тем, кем стал впоследствии, но я была слишком глупа и наивна, чтобы это понимать, а потому он вызывал во мне восхищение. Жизнь он вел развратную. Был богат, ленив, свободен и легко обводил родителей вокруг пальца. К восемнадцати годам он успел превратиться в избалованного щеголя, игрока и волокиту. Однажды в дождливый день, когда ему было нечем заняться, он просто так, от скуки, овладел мной. Я настолько ничего не понимала в этих вещах, что у меня и мысли не мелькнуло о возможных последствиях, а он к тому же имел наглость заявить, что любит меня. Страна переживала смуту поражения. Когда я поняла, что беременна, я никому не посмела признаться. Да и дома-то у меня уже не было. Наш дом разбомбили. Отец отправил нас с матерью в Кильмер, надеясь, что война не достанет нас в такой глуши. Какая ошибка! Вихрь всеобщего исхода завертел нас, и мы оказались в Анжере. Именно там, на постоялом дворе, который располагался на берегу Луары, мать обнаружила мое состояние. Я так и не узнала, что именно порешили они с теткой. Ясно, что я стала для них хуже прокаженной, хуже чумной. В грузовике булочника из Мюр-де-Бретани за мной приехал Ронан. Моя мать заболела, и уже больная попыталась встретиться с отцом, который временно обосновался в Сен-Пьер-де-Кор. Там и случилось несчастье. В этом городе была крупная сортировочная станция. Ее разбомбили, а заодно взлетели на воздух и все окрестные дома.

Только что перечитала написанное. Будет ли это интересно Жану-Мари? Я и сама не совсем уверена в том, о чем рассказываю, потому что после Анжера моя жизнь совершенно перевернулась. После всех свалившихся на меня несчастий у меня начались преждевременные роды, и я, довольно мучительно, родила мальчика, которого ты хорошо знаешь, потому что этот мальчик — ты сам. Об отце не было и речи. Франсуа как в воду канул. Если бы я попыталась сообщить об этом неожиданном ребенке его родителям, они мне просто не поверили бы. А потом страну потрясали такие ужасные события, перевернувшие вверх дном все, что можно, что личные невзгоды на этом фоне как-то стирались. Мать-одиночка, как это называлось тогда, однозначно могла быть только проституткой! От моей родной семьи в живых не осталось никого. Я была буквально раздавлена и не в состоянии была принять ни малейшего решения. Больше всего мне хотелось умереть. До Франции мне не было никакого дела.

Меня волновало совсем другое: этот отвратительный ребенок, который был мне совершенно не нужен, потому что ежедневно и еженощно он напоминал мне о моей вине. Его рвало, от него плохо пахло, я понятия не имела, что с ним делать, и ненавидела его всеми силами. Правду так правду! Если бы не дедушка Ле Юеде, я бросила бы тебя где-нибудь, потому что убить тебя мне не хватило бы смелости. Но он был рядом, дедушка Ле Юеде, святой человек! В замке он служил управляющим — то есть был человеком, отвечавшим за все и всегда во всем находившим порядок. Его собственный сын, моряк, плавал на морском охотнике. Он давно развелся и не имел от сына никаких вестей. Уже много позже мы узнали, что его корабль сгинул где-то возле Дакара. Ты не можешь себе представить, какой радостью для Ронана стал мой младенец! Он ведь был страшно одинок, а тут вдруг нашлось существо еще более одинокое, чем он. И он стал мамой, папой и дедушкой одновременно малышу, явившемуся в мир, на глазах гибнущий в чудовищном Апокалипсисе, вообразить который не хватит никакой фантазии. Это он сочинил историю про беженцев и про поезд. В Ренне на вокзале действительно разбомбили поезд, так что появление якобы спасенного потерявшегося ребенка выглядело более чем правдоподобно. И уж совсем ничего удивительного не было в том, что ребенка взял себе именно Ронан — он и раньше хлопотал вокруг беженцев, без конца помогал и пристраивал людей, лишившихся крова и имущества. Но не зря же в его жилах текла ирландская кровь! Разве мог он довольствоваться одной скучной достоверностью? И он расцветил историю всякими живописными подробностями, а заодно и изменил возраст ребенка. Он взял на себя все хлопоты по усыновлению и сделал так, чтобы ребенок остался рядом со мной. А как он помог мне! Он