Итак, мы пришли к пониманию функции сознания: это та часть мышления, которая специализируется на управлении другими умственными системами, запрятанными гораздо глубже. При этом оно понятия не имеет о том, как они работают. Как уже говорилось, мы ходим, не ведая, как все происходит. Сознание пытается разобраться в этих подсистемах, лишь когда те начинают барахлить. Так человек с поврежденной ногой может впервые сознательно задуматься над процессом ходьбы: «Для поворота налево нужно наклониться влево» – и сообразить, что он не знает как. Очень часто только при столкновении с особенно трудной задачей мы начинаем углубляться в то, что, как правило, решается за нас бессознательно. В такие моменты мы обычно говорим: «Мне надо собраться с мыслями. Почему же я никак не могу сосредоточиться на важных вопросах, а не отвлекаться на посторонние вещи?»

Именно подобного рода трудности приближают нас к пониманию работы собственного разума, когда мы, вооружившись крупицами наших знаний об этих механизмах, пытаемся их починить или заменить. Удивительнее всего, что именно в такие моменты мы считаем себя «сбитыми с толку», ведь уже одно это понимание говорит об уме, в отличие от полного неведения относительно собственной бестолковости. Более того, мы сильно досадуем на состояние растерянности, недооценивая уровень самопонимания, который для этого требуется. Что ж, получается, сознание просто достигает своего предела: оно не способно досконально разобраться в собственном устройстве. Во всяком случае, даже самые «осознанные» попытки копания в себе сводятся к прагматичному миру волшебных символов и знаков, поскольку до сих пор ни одному человеку не удавалось прийти к пониманию работы наших подспудных программ посредством самоанализа.

В том-то и заключается ирония «Подлинных имен». Несмотря на научно-фантастический антураж, история Винджа реалистично описывает наш собственный жизненный удел! Повторюсь: мы оперируем нашим разумом так же бессознательно, как управляем автомобилем или телом, как игроки в тех мистических играх манипулируют своими сверхмашинами – посредством символов, образов, заклинаний и, конечно, тайных, сугубо личных имен.

Та часть, которую мы зовем «сознанием», сидит, так сказать, перед терминалами когнитивного мышления и пытается управлять непостижимой мозговой машиной, не разбираясь в ее устройстве, а выбирая простые символы из списка опций, время от времени всплывающих на наших умственных экранах.

А ведь если вдуматься, то по-другому и быть не может! Представьте на минуту, что наш разум способен заглянуть сам в себя. Что хорошего в возможности лицезреть во всех подробностях сеть из триллионов проводов нашей нервной системы? Ученые годами разглядывают фрагменты этих структур в мощные микроскопы, однако ни на йоту не приблизились к пониманию того, что и как в этих сетях происходит. Вообразите, что нам это все предстало бы целиком и сразу!

Есть еще мистики, уверенные в существовании других, лучших способов заглянуть в наше сознание. Одна из их рекомендаций – натренировать мозг останавливать поток сознания и попытаться (по возможности, не двигаясь) уловить мельчайшие нюансы умственной жизни. Приведет ли это к более ясным открытиям, чем взгляд в микроскоп? Может быть; только это не решит основополагающей проблемы понимания сложной системы! Ведь как только остановятся обычные мыслительные процессы, мы сразу же лишимся частей разума, уже наученных интерпретировать сложные явления. И вообще, будь мы даже и способны уловить сигналы, исходящие из обычно недоступных закоулков сознания, едва ли мы что-либо в них поймем, поскольку они оперируют на чрезвычайно низком уровне.

Чтобы выяснить, почему так происходит, давайте снова обратимся к такому простому занятию, как ходьба.

Допустим, вам при ходьбе удалось увидеть и услышать сигналы собственного спинного и малого мозга. Вы бы в них хоть что-нибудь поняли? Возможно, хотя вряд ли. Подобные эксперименты несложно провести с помощью устройств обратной связи на биологическом уровне, позволяющих слышать и видеть внутренние сигналы. В результате можно даже быстрее освоить новые навыки, например, приспособиться к действиям с поврежденной конечностью. Однако мы по-прежнему никоим образом не приближаемся к пониманию работы собственного организма. Мы просто обзаводимся новым набором магических символов и возвращаемся к привычному полусознательному управлению. Вполне вероятно, что новый набор символов складывается где-то в нервной системе и дает о себе знать, испуская поверхностные сигналы. Однако приборы биологической обратной связи раскрывают суть процесса познания не более, чем наши обычные органы чувств.

Ученые, занимающиеся моторикой, уже десятки лет назад научились вызывать подобные сигналы при помощи электроники. Полученные данные повлекли за собой разнообразные теории относительно наших систем взаимодействия и управления. Только эти теории не явились результатом отрешенных раздумий или пассивных наблюдений над сложными биосигналами. То малое, что нам известно, добыто целенаправленной и интенсивной эксплуатацией накопленных за три века открытий в области аналитической механики, а также новейших достижений последнего столетия в сфере управления сервоприводами.

Для науки вообще нехарактерно, чтобы одно лишь внимательное наблюдение приводило к новым открытиям и познанию. Человеку необходим хотя бы некий зачаток, намек на новую теорию или новый подход к описанию; другими словами, нам необходима «новая идея». Поскольку «причины» и «смысл» предмета наблюдения нам неведомы, то для их представления нужен другой умственный источник, изобретающий волшебные образы.

Откуда же берутся эти новые идеи? В основном представления любого конкретного человека определяются социально-культурными условиями общества, в котором он растет. Остальные же идеи, которые «приходят» в голову нам самим, тоже зарождаются в обществах, но только в тех, которые создает наше индивидуальное сознание.

Ведь нельзя считать разум человека единым целым, а мозг – органом, имеющим единственный централизованный механизм управления. Мозг не вырабатывает мысли подобно тому, как печень выделяет желчь. Мозг представляет собой сложнейшую конструкцию мельчайших агентов, специализирующихся на решении определенных задач, необходимых другим агентам. Например, для восприятия слов мы задействуем не те же самые секции мозга, что для распознавания звуков природы, включая музыкальные звуки. Также известно, что за распознавание лиц отвечает совершенно особая часть мозга, отличная от тех, что обрабатывают обычное зрение. По моим подозрениям, у нас в черепе расположена чуть ли не сотня разных видов компьютеров, каждый со своей особенной архитектурой. Накопленные в течение четырехсот миллионов лет эволюции, они связаны между собой в одну многопрофильную сеть специалистов, где каждый знает, к кому из «коллег» обратиться, чтобы решить поставленную задачу. При этом каждый из этих узко специализированных агентов использует свой стиль программирования и свою символику; никакого единого стандарта или общего универсального языка у них нет.

Из этого следует, что если один из агентов этого «общества разума» задумает разобраться в другом, ничего не получится из-за несовместимости их архитектур и языков. Разве можно понять друг друга, имея так мало общего? Даже людям, говорящим на разных языках, общаться затруднительно. Что же говорить о сигналах в разных частях человеческого разума, у которых гораздо меньше сходства, чем у двух языков, как правило, с общими древними корнями. Скорее всего, они неспособны к общению в принципе – кроме обмена символами, запускающими их работу.