Шрифт:
Закладка:
— Никогда этого не будет, — возразил спокойно Спиридов, — никакого княжества Шамилю не устроить. Кабарда покорена и, как вы сами видите, даже и не пытается вставать против русской власти; то же станется и с Чечней и Дагестаном.
— Вот и Дуня то же самое говорит, что и вы, она даже пророчит, будто чеченцы и лезгины христианство примут, — добавил Николай-бек и усмехнулся.
— А почему бы и нет? Среди осетин и в Кабарде христиан с каждым годом все больше и больше.
— Ну, это особая статья, — неопределенно отвечал Николай-бек. В Кабарде мюридов быть не могло, а в Чечне христиан не будет. Да и не покорятся чеченцы и лезгины ни во веки веков, доживете до старости, вспомните мои слова. Кабарда покорилась, а Дагестан не покорится. Истребить вы их сможете, если никто не заступится, в Турцию прогнать то же самое можно, но чтобы дагестанец мирно жил рядом с христианином? Никогда… Поверьте, я знаю этот народ, на его упорство я и рассчитываю, пожалуй, больше, чем на ум и таланты Шамиля.
Прошел еще месяц.
В это время из гундыни был выпущен купец-армянин.
Набрала ли его жена требуемую сумму или горцы согласились удовлетвориться меньшим, но в один прекрасный день в тюрьму явилось несколько человек татар, в том числе Ташав-Хаджи, Николай-бек и Агамалов. С ними прибыл и какой-то перс, старик с крашеной бородой, в богатой чухе с откладными рукавами и высокой остроконечной шапке из блестящего черного мерлушка. На массивном серебряном поясе был засунут богато отделанный в серебро, украшенный бирюзою кривой ятаган и пара пистолетов с грушевидными рукоятками чеканной работы.
Держал себя перс чрезвычайно важно, и по тому, с каким почтением относились к нему даже такие гордые люди, как Ташав и Николай бек, можно было заключить, что это был человек весьма влиятельный и уважаемый.
Когда купца-армянина вытащили из ямы и он предстал перед персом, полунагой, в жалких отрепьях, грязный до того, что трудно было разобрать цвет его тела, с бородой и волосами, свалявшимися, как войлок, на бесстрастном лице перса промелькнуло неуловимое выражение. В нем отразились в одно и то же время и жалость, и невольное чувство брезгливости по отношению к пленнику, а по адресу его тюремщиков — тонкое, иронизирующее презрение.
Обратясь к армянину, перс неторопливо, вполголоса задал ему несколько вопросов, на которые тот принялся что-то горячо и с жаром говорить ему. По выражению лиц присутствующих Спиридову было ясно, что никто из них не понимал ни слова из беседы, которую вели между собой эти два человека.
Поговорив немного с армянином, старик-перс обратился к Ташаву и властным, спокойным тоном произнес несколько слов. Тот прижал руку к сердцу в знак согласия и приказал нукерам вывести пленника из туснак-хана.
После этого вся компания удалилась.
Проходя мимо Арбузова, перс искоса взглянул на них, на мгновенье остановил пристальный, внимательный взгляд на лице Петюни, после чего, повернувшись к Ташаву, о чем-то спросил его; тот мимоходом оглянулся, в свою очередь поглядел на Петю и ответил персу с насмешливой улыбкой.
Ни вопрос перса, ни ответ Ташава никто из пленников не слышал и не понял, но на мгновенье всеми гремя овладело какое-то смутное беспокойство. Особенно всполошился старик Арбузов и после ухода татар и перса долго не мог успокоиться.
Однако прошло много времени, и все оставалось по-прежнему.
За это время Николай бек, продолжая навещать Спиридова, сообщил ему, что относительно его при шел ответ от командующего войсками левого фланга генерала Розена. Ответ был, разумеется, такой, какого и следовало ожидать. Соглашаясь на денежный выкуп, генерал категорически отказался возвратить тех лиц, которых Шамиль поместил в списке, предлагая взамен их выпустить на волю несколько простых мюридов и абреков, захваченных в разных делах. Относительно Хаджи Мурата командующий войсками писал: "Хаджи-Мурат живет в Хунзахе; это близко от тебя, поди и сам возьми его, если он тебе нужен, русские же не имеют обыкновения выдавать своих друзей и союзников".
Ответ этот чрезвычайно разгневал имама, и первым его распоряжением было приказать опустить Спиридова снова в гундыню, но Николай-беку и Наджав-хану удалось уговорить его не делать этого. Они привели Шамилю в пример Назимова, не выдержавшего сурового заточения и умершего без всякой пользы.
— То же будет и с этим гяуром, — уверял Наджав-хан, — он слаб телом, и гундыня скоро сведет его в могилу.
Шамиль наконец уступил, но потребовал, чтобы Спиридов написал второе письмо, причем генералу было сообщено, что если требование Шамиля не будет исполнено, он получит отрубленную голову Спиридова.
На это послание ответ получился очень скоро. Барон Розен писал, обращаясь к Шамилю:
"У тебя в руках русский офицер, и ты, конечно, волен делать с ним все, что тебе вздумается, но и я властен сделать все, что мне вздумается, с несколькими десятками твоих мюридов, наибов и простых воинов, находящихся у меня. Если ты мне пришлешь голову офицера, я не останусь у тебя в долгу, и за нее ты получишь по крайней мере сто голов мусульманских. Ты меня знаешь, стало быть, тебе известно, что я на ветер слов пускать не люблю, а что обещаю, то исполню".
Когда этот ответ дошел в Ашильту и сделался известен, он произвел большой переполох. Все родственники и родные находящихся в русском плену джигитов поспешили обратиться к Шамилю с просьбой не убивать проклятого гяура и тем не подвести под нож их кровных. Шамиль принужден был уступить общему требованию и послал сказать генералу, что единственно из уважения к его личности он, так и быть, не лишает пленника жизни, но что свободы он ему не даст до тех пор, пока не будут выполнены в точности все его, Шамиля, требования.
На это послание ответа со стороны генерала не последовало, и переговоры пока прекратились.
XIII
Шамиль деятельно готовился к войне. Он то и дело уезжал из Ашильты, чтобы лично убедиться, насколько деятельно готовятся к весеннему походу формируемые в аулах дружины. Кроме того, он зорко следил за тем, где и в каких силах сосредоточиваются
