Поляна взорвалась криками и стрельбой.

Мокрый холод, пробиравший всю ночь, немедленно сменился адреналиновым жаром, я мгновенно взмок еще раз, по загривку потекли горячие струйки.

Стоявшие в охранении крижари вместо того, чтобы держать периметр, кинулись вниз, на помощь. Кинулись бестолково, толпой, как за халявой — усташи у катунов в суматохе приняли их за КНОевцев и встретили огнем.

Но секунда за секундой коренастый восстановил управление, и там уже заработал второй пулемет. Из катунов нам начали отвечать вполне прицельно.

Заваленный Небошем расчет лежал метрах в пяти от хижины — первый номер кучей тряпья с неестественно вывернутыми ногами, чуть дальше сам пулемет и второй номер. Он так и умер, выбросив вперед руку, чтобы дотянутся до МГ. Казалось, что от них густо пахнет кровью, хотя сюда долетала только едкая гарь от выстрелов.

Из катуна высунулся усташ, но тут же нырнул обратно, прячась от очереди. Теперь стереги его, чтобы не подхватил пулемет — у нас огневая мощь всяко больше, но зачем давать лишний шанс противнику?

Не знаю, кто там такой умный, но из-за стенки катуна метнули грабли на веревке. Промазали, втянули обратно, кинули еще раз… и зацепили-таки пулемет. Медленно и осторожно потянули, но доволокли только до трупа — ствол уперся и грабли соскочили.

Упорные, суки.

Еще несколько попыток — и они втащили пулемет в хижину.

— Тромблоны к бою! — рявкнул я, не скрываясь.

— Отставить! — тут же закричал капитан. — Живым! Он нужен живым!

Да хрен с ним, с эмиссаром, мне ребята важнее.

Тем более они спокойно выполнили мою команду, зарядили гранатометы и ждали сигнала.

— По левому катуну, залпом, огонь!

Глава 12

Группа пролетарского гнева

Винтовочная граната по сравнению с минометным снарядом — плюнуть и растереть. Но когда в избушку разом попадает штук пять, то получается почти голливудский фильм со спецэффектами.

Взрыв! Взрыв! Взрыв! Языки пламени! Дым, пыль, доски в разные стороны! Крики! Еще взрыв!

И два наших пулемета с правого фланга почти в упор дырявили сложенный из плитняка и крытый ветками неглубокий погреб. От его стенок летела каменная крошка, от стропилец щепки, от крыши листья и труха…

Усташи, кого не убило сразу, щемились в любые укрытия и пытались отползти в сторону, а то и просто закрывали голову руками и прятали лицо. Минута шквального грохота винтовок и автоматов — и почти все сопротивление подавлено, огрызался только самый большой катун с узкими оконцами между крепких бревен. На него постепенно переносили огонь вся наша группа и я опустил «беретту», чтобы оглядеться.

Снаружи три десятка тел, так и не утащенный в катун пулемет, обломки граблей… Краем глаза засек шевеление за вторым погребом — серое сукно почти сливалось с бревнами и камнями. Высунулась и тут же скрылась голова, потом еще раз, уже в другом месте.

Матерый, сука.

Словно звериным нюхом, он почуял самое тонкое место в нашей линии и рванул! Да не один — вперед вытолкнул щуплого парнишку, а сам несся следом, даже не отстреливаясь, а топая сапогами по камням.

Пока я перекатывался, пока вскидывался, они почти добежали до кромки леса, но вслед им стреляли, парнишка вдруг засекся и упал на колени, упираясь рукой в землю. Бежавший сзади даже не остановился, а перескочил через него, бросил раненого!

Вот же сволочь! Я стиснул зубы, прицелился и медленно повел строчку справа налево, навстречу бегущему. Он в нее и вломился… Пули выдрали клочья из бушлата, тело рухнуло за валун, сапоги по инерции нелепо задрались вверх и упали обратно.

Я вскочил и помчался к нему, держа ноги на прицеле, но он не двигался.

Стрельба в катуне затихала, шагах в десяти от лежащего я остановился и на всякий случай пнул небольшой камень прохрустеть по осыпи. Ноль реакции, тело даже не шевельнулось.

Все еще выставив вперед ствол, я обошел валун.

Наповал.

И поделом, не бросай раненых товарищей.

Носки сапог неестественно вывернулись внутрь, на подошве даже шипов нет, кавалерийские, в таких по горам бегать — дурацкое занятие. Я поддел тело ногой и перекатил беглеца на спину — морда ободрана при падении, руки тоже, но это не коренастый. Обернулся вниз — наши обложили большой катун и капитан кричал, высовываясь из-за полуразваленной каменной стеночки погреба.

Побежал вниз, выбирая дорожку в мертвой зоне большого катуна, по дороге проверил парнишку — вокруг все пропиталось кровищей, не жилец, да и глаза уже стеклянные. Совсем молодой, за каким только хреном в крижары подался?

Плюхнулся за погреб где сидел капитан.

— Сдавайтесь! — надрывался он. — Вы окружены! Добровольно сдавшимся народная власть гарантирует жизнь!

В ответ жахнула очередь.

— Ну-ка, капитан, в сторонку, — я отодвинул его и пролез вперед. — Как звать его?

— Кличка «Ранко».

— Прекратить стрельбу! — скомандовал я и заорал в сторону катуна: — Эй, Ранко! Тридцать секунд, потом закидаем гранатами. Выходи без оружия, с поднятыми руками!

В наступившей тишине оттуда послышалось глумливое:

— Кто это там псуется?

Ну, такого шанса я упустить не мог!

— С тобой, свинья, не лается, а говорит майор Сабуров! — и добавил, давясь от смеха: — Слыхал, небось?

А через пять секунд гаркнул так, чтобы услышали наверняка:

— Заряжай!

Ребята дружно лязгнули тромблонами и взяли их на руку.

Еще пять секунд — и на утоптанную площадку перед катуном выбросили автомат, за ним, задрав руки, вылезла первая фигура. Еще автомат, вторая. Еще… Еще… Наконец, выбрался коренастый, с поднятой левой рукой.

— Обе руки вверх!

— Не могу, ранен.

И точно — рукав набухал кровью, капли стекали по кисти и дорожкой падали на землю.

— Вяжи их, ребята!

Мы быстро подошли к сдавшимся, и тут я учуял запах гари.

— За мной! — только и успел крикнуть ближайшему бойцу, практически в прыжке прямо над порогом катуна.

Над головой бахнул выстрел, сзади вскрикнул боец, но я уже выдал очередь веером.

В углу запрокинул голову и хрипло булькал горлом мужик в крестьянской куртке-капоране, с пистолетом в руке, кругом валялось пять или шесть трупов, а в очаге дымилась пачка бумаг.

Обжигаясь, выдернул ее из огня и затоптал. Хорошо, что в суматохе не раздергивали по листочку, а сунули в огонь целиком, наскоро, а то хрен бы чего осталось.

Выбрался наружу — бойца уже перевязывали, живых усташей тоже, крутили им руки и усаживали спина к спине на землю, под