Но пословица говорит: крупный баран не бык, а мелкие барашки стоят быка. А этих мелких барашков разных там: где 200, где 500, где 700 рублей, — и набралось всего-навсего… сколько бы вы думали?

— Ну! 20000, — догадался Бориков.

— Нет-с! Поднимите выше, да и подержите: 52915 рублей с копейками. Вот какая крупица!!

— Откуда же взяли эту крупицу?

— С земских повинностей.

XXVIII

— Так это вы с православных мужичков содрали!! — вскричал Тручков.

— Да-с, с них-с самых… Но позвольте же, господа, ведь все это было, так сказать, с одобрения. Смета была представлена на утверждение, и господин министр финансов нашел, по рассмотрении ее, что «из числа включенных в оную расходов, одни основаны на последовавших Высочайших повелениях и разрешениях правительства, прочие же предположены губернским начальством на исправление и постройку этапных зданий, устройство коих необходимо… а посему смету сию и раскладку на будущий год утвердить…»

— А арестантов-то освещали и просвещали?

— А то как же-с. На расходы, на освещение, на отопление введено в смету на удовлетворение К. градской думы 1118 рублей с копейками.

— А сами-то грелись?

— Ха! ха! ха!

Струпиков пожал плечами.

— Смотрителя, известное дело, грелись и освещались… — сказал он смиренно. — А мы, так сказать, только пенку сняли.

— Ха! ха! ха! ха!

— А сколько каждогодно собирается повинностей? — спросил серьезным голосом Лазуткин.

— В этот год должно было быть собрано около 5000 рублей.

— Так это вы ухитрились увеличить смету более чем в 10 раз. Молодцы!

— Да! Позвольте же-с! Ведь холерный год!! Затем подошли разные статьи…

— А сколько собирается с души каждогодно?

— По одной копейке с души.

— А вы насколько увеличили сбор?

— Да ведь говорят же вам, что необходимо было.

— Да насколько, насколько?

— Всего-навсего пришлось по 91/4 копеек с души.

— Ух! — крикнул Лазуткин.

— Да помилуйте, господа, что же с значит мужику в год 9 копеек?! Меньше гривенника-с! Ведь он, каналья, каждый день больше в кабак стащит. Ей-богу-с!

— Да ведь с него содрали не гривенник, а по крайней мере пятиалтынный.

— Известно, нужно что-нибудь и сборщикам, чтобы того… соскользнуло.

Чугуров, высокий брюнет с длинными усами, который молча расхаживал все время по комнате и курил трубку с длинным черешневым чубуком, медленно подошел к Струпикову и, расставив широко ноги, сказал, укоризненно качая головой:

— Ах вы подлецы, подлецы! Раз…

— Позвольте! За что же-с!

— Господа! Господа! — вскричал Бориков. — Зачем же терять боевые заряды в мирной кампании?

— За что же-с вы ругаетесь? — начал робко оправдываться Струпиков. — Да разве в военном деле не ухищряются… не берут…

— Берете вы, подлые комиссариатские крысы!

— Нет-с, извините. Берут и батальонные командиры, и батарейные, и бригадные… Как только есть где хозяйство, там сейчас и экономия…

— Экономия! Ха! ха! ха!

— Да-с! Экономия! Если бы я не выгадывал, то у меня все солдаты были бы и наги, и голодны.

— Выгадываете вы! Как же, в вашу мошну! Кислыми полушубками одеваете солдат, да зелеными сухарями их кормите.

XXIX

— Господа! О чем баталия? — спросил весело, войдя в комнату, Семен Иванович.

— Да вот-с, помилуйте, — обратился к нему Струпиков, — напали на меня и ругательски ругают за то, что я пользуюсь… Извольте-с спросить, кто теперь не пользуется?.. И как же можно бы было жить человеку, если бы он не пользовался?

— Правда! Правда! Raison-comparaison! — И он прибавил вполголоса: — Ведь эти господа (он указал на всех нас) все идеалисты, бессребреники. Им бы только рубить, валять и швырять.

— Да теперь, — продолжал Струпиков, — я вам скажу во всей то есть природе… Посмотрите-с, например, пчела — плодовитое насекомое, а разве не пользуется… Если бы она не брала взятку, то и меду не было бы…

— Ха! ха! ха! — разразилось все офицерство. — Ах вы пчелы медовые!

— Трутни вы подлые, — отрезал Чугуров. — Трутни, что мед у трудящихся пчел таскают!

— Да позвольте наконец, — продолжал Струпиков, нисколько не смущаясь этим определением. — Разберите всю, так сказать, государственную машину. На чем она держится? На мази-с!.. Ее мажут, она и идет. А без подмазки не только ни одна машина, колесо у простой телеги не будет идти.

— Ах! Шут! Ха! ха! ха!..

— Ах вы… немазаные колеса!

— Нет-с, мы подмазанные! — сказал Струпиков с достоинством и тут же сам расхохотался. — Да вот, господа! — вдруг заметался он. — Позвольте представить вам государственную машину на планту… Любопытная вещь! Это мне один приятель на днях из Питера привез. — Он пошел к окну, взял с него свой портфель и, отперев его каким-то хитрым «английским» ключиком, вынул из него три больших листа, сложенных в восьмушку. Он развернул листы перед нами на ломберном стол. — Вот-с, господа, извольте полюбоваться.

— Что это такое?

— Это-с? — И он прошептал таинственно: — Движение какой-либо входящей бумаги по присутственным инстанциям. Вот это-с — движение по земским инстанциям. Это-с движение по губернским порогам, а это-с (и он указал на третий лист) движение ее в правительствующем сенате.

На каждом листе было нечто в роде родословной — были маленькие квадратики или прямоугольники с подписями: повытчик, помощник столоначальника, столоначальник, начальник отделения, секретарь, член присутствия и т. д. На первом листе и на половине второго путь бумаги был означен черной чертой, на остальных листах этот путь мало-помалу принимал красный оттенок.

— Вот-с! Извольте посмотреть! — демонстрировал Струпиков. — Сколько инстанций должно пройти каждое прошение, прежде чем оно поднимется, так сказать, в высшие сферы. И везде непременно оно должно оставить след, чтобы не скрипело. В низших инстанциях путь, так сказать, не представляет особенных затруднений. Но в высших он становится все более и более красным.

— Да где же это печатано?! — удивился Боровиков.

— Это-с? Во II-м Отделении Собственной Канцелярии Его Императорского Величества, — ответил Струпиков и продолжал таинственным шепотом: — Мне это приятель доставил по секрету. А, собственно говоря, это сохраняется в тайне.

— Ну! А господин министр юстиции это видел?

Струпиков при этом пожал плечами.

— Изволили рассмотреть, одобрить, но содержать в тайне и в публичное обращение не пускать.

XXX

Но тут я не выдержал и вмешался в разговор.

— Да как же, — вскричал я, — он… с такой силой, с такою крепостью воли не может искоренить этого систематического обирания.

Струпиков посмотрел на меня удивленно.

— Не может-с! — сказал он тихо, но с уверенностью. — Не может-с, ибо тут сила природы. Все берут, все, и ничего не поделаешь.

— Ну, врете, почтеннейший! — вскричал Боровиков. — Я знаю многих, которые вовсе