— Должна была уехать, но сестре еще не выдали паспорт. Гана не хотела ехать одна.

Так Гана сказала матери, когда та ее уговаривала поехать вперед без них. На самом же деле она вообще не собиралась уезжать. Но хотела признаться матери в этом только в назначенный день отъезда. И в тот же день переехать к Ярославу. Неужели она забыла ему об этом рассказать? Или кто-то из них врет?

— Я приехал домой проведать, не затопило ли родителей, — Ярослав быстро сменил тему. — После таких дождей река местами вышла из берегов, а они живут совсем близко.

— Правда? — Ивана приподняла брови, изображая удивление. В действительности она прекрасно знала, где живет Ярослав, и когда-то нарочно прогуливалась в том районе со своей бывшей подружкой Ганой в надежде, что они с ним случайно встретятся. Однажды они и правда встретились, и Ярослав потом в сумерках прохаживался с Ганой по тропинке вдоль реки.

— Надеюсь, что все в порядке, — добавила она вежливо.

— Да, на этот раз нам повезло, — улыбнулся Ярослав. — Мне нужно сегодня же вернуться в казарму, но я вспомнил, что давно не видел свою красивую подружку, и не удержался, чтобы не зайти к вам по дороге на вокзал.

Ивана заподозрила, что скорее всего Ярослав хотел разведать, в городе ли еще Гелеро-вы, но все равно покраснела.

— Закажете что-нибудь? — поспешно спросила она.

Ярослав заказал бутерброд, облокотил ся на прилавок и стал рассказывать Иване о разлившейся реке, которая, к счастью, в этот раз достигла только нижней ступеньки крыльца. А вот как-то раз вода залила всю кухню, и им пришлось выносить ее ведрами, но на него ведра не хватило, и он стал вычерпывать фарфоровой чашкой, а мама вместо того, чтобы похвалить, отобрала ее, да еще влепила подзатыльник, потому что это был фарфоровый сервиз из бабушкиного наследства, но он-то ничего в этом не смыслил, ему тогда было всего три. Ивана смеялась и совсем забыла, что Ярослав — кавалер ее когда-то лучшей, а теперь уже бывшей подружки Ганы, а может, и не забыла, но ей было абсолютно плевать, потому что Ярослав ей нравился и она обещала ему, что, когда он в следующий раз приедет в Мезиржичи, она будет гулять с ним вдоль реки и смеяться над его историями.

А Ярослав слушал Иванин смех, куда более радостный и беззаботный, чем Ганин даже во времена, когда она еще смеялась, и думал, что Гана сама виновата, раз он теперь стоит тут у стойки с Иваной, потому что она вообще перестала улыбаться, а только донимает его своими заботами, как будто ему своих не хватает, и хочет, чтобы он разобрался за нее со всеми ее трудностями. Как можно быть такой эгоистичной?

Из «Деликатесов» на вокзал он пробирался на всякий случай переулками и поклялся, что снова приедет в Мезиржичи, только когда Гана покинет город.

В тот сентябрь Гана так никуда и не уехала, и позже тоже. В те времена, когда у нее еще были на это силы, Гана потом часто размышляла, как бы сложилась ее жизнь, а также жизни сестры Розы и мамы Эльзы, если бы они тогда продали дом, собрали чемоданы и сели на поезд. Если бы она не познакомилась с Ярославом, не возомнила, что любит его, и сделала бы то, что должна была.

Когда четыре года спустя Эльза Гелерова стояла, пошатываясь, со своими родителями над вырытым рвом, который был уже почти полон телами тех, кто стоял на этом месте перед ними, она зажмурилась и подумала, что это испытание уготовано ей судьбой. Но на излете лета тридцать восьмого именно Гана вмешалась в судьбу и решила, что сделает все возможное, чтобы как можно дольше откладывать отъезд в Англию. Гана не выполнила просьбу матери.

Все паспорта и визы были уже готовы, кроме Розиного. Выдача ее документов затянулась, поскольку она была несовершеннолетней, а подавая на визу, не приложила согласие обоих родителей.

— Да ведь ее отец умер, — ворчала Эльза, вытаскивая из ящика жестяную коробку из-под конфет, в которую складывала важные бумаги. Там, среди документов на недвижимость, свидетельством о предпринимательской деятельности и метриками лежало и свидетельство о смерти ее супруга Эрвина.

— Весь город знает, что я вдова, но пану чиновнику на все нужна бумажка, — продолжала она ворчать, засовывая свидетельство в конверт. — Когда пойдешь к пани Людмиле, занеси это письмо на почту, — крикнула она Гане. — Из-за одной бумажки я никуда не помчусь. У меня нет на это времени, должны прийти люди посмотреть дом.

Как только распространились слухи о том, что дом на площади выставлен на продажу, объявилось несколько претендентов. Да и кого бы не заинтересовал ухоженный дом с лавкой и табачным киоском на первом этаже и роскошной квартирой на втором? Но беда в том, что все понимали, почему вдова Гелерова продает дом, знали, что она спешит с продажей, и сумма, которую они предлагали, была гораздо ниже рыночной стоимости. Да, Эльза была в отчаянии. Она была напугана, как и тысячи других людей, которые понимали, что Европа — а особенно маленькая Чехословакия — небезопасное место для жизни. Но ее отчаяние пока не достигло такого градуса, чтобы дать себя обобрать людям, которые пытаются воспользоваться ее тяжелой ситуацией, и все еще ждала, что в конце концов появится кто-то с приличным предложением. Может, как раз пан Дрозд с супругой, с которыми она договорилась сегодня на начало третьего?

Гана взяла конверт и сунула в карман легкого жакета.

— Нет, туда не клади. Положи лучше в сумочку. Еще потеряешь, и мы никуда не поедем.

Если бы Эльза Гелерова не произнесла этих слов, Гане никогда бы и в голову не пришло сделать то, что она сделала. Она наверняка пошла бы на почту, купила бы марку и отправила письмо. Через несколько дней Роза получила бы документы, а так как Дрозды действительно оказались порядочными людьми, которые, поторговавшись немного, согласились на Эльзину цену, Гелеровы бы еще в сентябре уехали в Англию.

Гана направилась к почте, но, уже сбегая по лестнице дома, твердо знала, что не отправит