– Я… я не уверена, что успею, – бормочу я наконец.

– Успеешь, конечно. Еще целых две недели! – Леля, кажется, очень загорелась этой идеей. – Нюта, ну что тебе стоит?

– Действительно, – вступает в разговор мама. – Ты же ничем сейчас не занята. И в подготовке к свадьбе участия не принимаешь.

Молчу. Крыть нечем.

– В какой технике ты хочешь портрет? – тусклым голосом спрашиваю я у сестры.

– Вот как мой нарисован! Так же хочу.

– Масло, значит, – сама себе говорю я. – Но этим краскам надо время, чтобы просохнуть.

– Тогда начинаем завтра! – тут же распоряжается Леля. – Сейчас позвоню Ярику и узнаю, когда он свободен. Нам надо тебе позировать, да? Можем прям тут, у нас в гостиной.

– Краски? У нас дома? – мгновенно поднимает голову папа. – Ни за что. Сто раз же говорил. Нюта, я тебе для чего студию снимал? Туда и идите.

Сердце бьется так тяжело и болезненно, словно вместо него в груди камень.

Рисовать их вдвоем в нашей с Яром студии – это пытка с особой жестокостью.

– Там уже срок аренды кончился, – торопливо вру я.

Но в том, что касается денег и сроков, папа обладает фантастической памятью.

– Я оплачивал девятого числа на месяц. Сегодня третье, – сообщает он и снова углубляется в книгу.

– Вот и отлично! Вопрос решен! – Леля едва не прыгает от радости. – Сейчас Ярику позвоню.

Она убегает из столовой, и я нервно сжимаю пальцы, молясь, чтобы Яр отказался от этой идиотской идеи. Ну это же полный бред, он не может этого не понимать!

Но Леля возвращается, сияя, будто новогодняя елка.

– Он согласен! Завтра в одиннадцать! Дай мне адрес этой студии, я ему отправлю.

«Он и так знает», – едва не срывается у меня с языка. Но я успеваю себя одернуть и только молча киваю, чувствуя мерзкую горечь во рту.

Яр, зачем? Зачем тебе это?

***

Без десяти одиннадцать мы с Лелей уже сидим в студии. Я затачиваю карандаши для первоначального эскиза, раскладываю рисовальные принадлежности и закрепляю лист на мольберте, а она с любопытством оглядывает все вокруг, но это быстро ей наскучивает.

Она усаживается на стул и листает что-то в телефоне, но и на это ее надолго не хватает.

– Ну где Ярик? – с досадой восклицает Леля. – Мне еще к косметологу сегодня вообще-то. Он же не думает, что я тут весь день просижу?

Молчу.

И горячо надеюсь, что он передумал. Что он не придет. Что он…

Дверь с мягким щелчком открывается.

– Ярик! – Леля повисает у него на шее, но от меня не укрывается, как быстро Яр убирает ее руки и как морщится, словно ее прикосновения ему неприятны.

– Привет, – мой голос звучит как чужой.

– Привет, Нюта, – равнодушно кивает Яр, но я замечаю его взгляд, которым он жадно обводит стены студии.

Ты ведь тоже помнишь, сколько всего здесь было? Как ты брал меня на этом столе? Как укладывал на пол, подложив под меня свой кашемировый свитер?

– Садитесь, – грубовато говорю я, стараясь не смотреть на них.

– Как?

– Как хотите.

– Ну ты же художник, – капризно возражает Леля. – Откуда я знаю, как будет лучше?

«Надо же, – так и хочется сказать мне. – То есть сейчас, когда тебе надо, я художник! А до этого была бездарностью, которая занимается ерундой. Быстро же ты переобулась».

– Ты можешь сесть на стул, – сдержанно говорю я. – А Яр… а твой жених может встать у тебя за спиной.

Мне проще будет нарисовать их так, чем сидящих рядом. А еще есть в этом что-то мстительное – заставить Яра стоять целый час. Раз уж он пришел сюда меня помучить, не подумав, каково мне будет рисовать их как пару, пусть мучается тоже.

Леля послушно устраивается на стуле, Яр занимает место за ее спиной и… и смотрит прямо на меня. Неприкрыто, жадно, тоскливо.

У меня каждый раз болезненно дергается сердце, когда я встречаю его взгляд, поэтому я ныряю в рисунок, стараясь рисовать по памяти. Тем более это несложно…

Но иногда все же приходится поднимать глаза, и в этот момент мне стоит больших усилий не пялиться на Яра. Потому что я соскучилась. Я безумно соскучилась.

И какого черта он так смотрит на меня? Как будто на утраченное сокровище. Я же так не могу. Я же не железная…

Не проходит и часа, когда в моих пальцах с треском ломается карандаш. А руки трясутся так, что я понимаю: надо заканчивать. Больше я не выдержу.

– Все, – хрипло говорю я. – Достаточно. Я дальше сама.

– Серьезно? – Леля с облегчением встает и потягивается, грациозно, словно кошка. – А точно не надо еще раз приехать?

– Точно.

Она без спроса подходит к эскизу и с любопытством разглядывает то, что получилось.

– Ну вот! А говорила, что не успеешь. Ты уже наши лица нарисовала практически. Слушай, ты, походу, правда талант.

Я неопределенно дергаю головой, не отвечая на комплимент.

Дело не в таланте, а в навыке. Просто Лелю я много раз рисовала за последние пару лет, так как больше под рукой не было моделей, а Яра… лицо Яра я могу написать с закрытыми глазами. Я знаю каждую линию и каждый изгиб, знаю, как падает тень от ресниц на его щеку, знаю, как лежат пряди волос и как нужно смешать краски, чтобы передать необыкновенную синеву его глаз.

– Уверена, что больше приезжать не нужно? – сухо роняет Яр, но меня не обманывает тон его голоса. Я слышу в нем надежду на новую встречу, но это не то, что мы можем себе позволить.

– Уверена.

– Супер! Тогда я побежала к косметологу! – Леля меня неожиданно приобнимает, чего сроду не делала. – Ярик, идем. Тебе же в офис надо.

– Надо, – подтверждает он и, бросив на меня еще один короткий взгляд, уходит вместе с сестрой.

Я остаюсь наедине со своей картиной, которую заранее ненавижу.